Андрей Рублев

— Все, я готов! Спекся! Смотрите! — длинный монах с трудом встает с колен, оскалившись, показывает всем сведенные судорогой руки и идет вдоль прорубей, засунув под мышку мокрую рубаху. — Сдались мне портки эти! Да я лучше в грязном сорок дней в пещере просижу! — кричит он. — Ибо сказано: не заботьтесь для тела вашего, во что одеться. Душа не больше ли пищи, а тело — одежды? И об одежде что заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут!

Вдруг Кирилл, мимо которого, размахивая исподним и причитая, проходит длинный, хватает его рубаху за рукав и тянет к себе, задыхаясь и торопливо бормоча:

— Давай, давай, я выполощу, давай! Давай, говорю тебе!

Монахи прекращают работу и в изумлении смотрят на Кирилла.

— Давай сюда, ну! — с угрозой и отчаянием кричит Кирилл, вырывая рубаху из рук длинного, бросается к проруби и начинает полоскать, брызгаясь и опустив и ледяную воду рукава рясы.

— Ты что это, брат? — шепчет пораженный Андрей.

— Проучить надо их, слышишь, проучить, иначе пропало все… — так же шепотом, захлебываясь, бормочет Кирилл.

Вдоль реки по безлюдной дорого мчится всадник. Все ближе глухой топот, и вот уже взмыленный конь скользит по льду, и из-под его копыт веером разлетаются комья снега. Дружинник весело смотрит на чернецов, застывших у прорубей, проводит рукой по заиндевевшим усам и бороде.

— Мне бы Рублева Андрея увидеть, дело у меня к нему! — заявляет он вместо приветствия.

Андрей встает с колен и кричит издали:

— Я Рублев!

Дружинник прыгает на лед, делает несколько шагов по направлению к Андрею и неохотно кланяется ему в пояс.

— Великий князь повелевает тебе в Москву явиться.

Голос у него хриплый, застуженный на ветру.

— Что?.. — бледнеет Андрей.

— Храм святого благовещения расписать велит вместе с Феофаном Греком.

— Скажи князю, благодарю его, — не сразу отвечает Андрей, — скажи, что… ну, это… мол… приду…

Гонец снова кланяется, улыбаясь не то добродушно, не то издевательски, и прыгает в седло.

— Помощников бери с собой каких хочешь! А краски, кисти не бери — там все дадут! Прощайте, божьи люди!

Всадник поворачивает коня и пускает его рысью.

Всё глуше и глуше дробот копыт по заснеженному льду.

Андрей стоит спиной к своим товарищам и смотрит вслед прыгающей до белому склону точке, уже не думая о гонце, успев уже забыть о нем. Наконец он поворачивается и встречается с вопросительным взглядом Даниила.

Вдруг длинный монах срывается с места и, подобрав рясу, огромными прыжками мчится, в гору.

— Ты куда? Куда?! — кричат ому вслед.

— Владыке рассказать! — доносится с высокого берега.

Оцепенение проходит, чернецы деловито переговариваются вполголоса, поглядывая на Андрея и ожидая, когда тот заговорит. И только четверо или пятеро остаются в неподвижности. Это иконописцы.

— Ну, вот… — произносит Андрей и откашливается. — Значит, так. С нами пойдут… Фома… Петр…

Кирилл, стоя на коленях перед прорубью, деревянными руками навешивает на коромысло выполосканное белье, с трудом поднимает его на плечи и направляется в сторону монастыря.

— Ты куда? — кричит ему вслед Даниил. — Кирилл!

— Я сейчас, мигом! — отвечает Кирилл, улыбаясь, и торопится дальше.

— Да погоди, Кирилл! — зовет Андрей. — Ты что?!

— Дел-то еще! Вы что! — смеется Кирилл, задыхаясь и спотыкаясь о горбатые наледи. — Да и озяб уж я к тому же! Вы тоже не забывайте!

— Кирилл!

— Ладно, ладно, давайте! Я же ведь говорю…

Кирилл скрывается за сугробами. Андрей досадливо трет онемевшее на морозе лицо и продолжает:

— Так вот… Фома, Петр… Мы с Даниилом завтра к утрене будем готовы.

Собрав выполосканное белье, чернецы один за другим поднимаются в гору.

— Белье-то до завтра не высохнет, — озабоченно говорит Андрей. Даниил не отвечает. — Слушай, может, сегодня пойдем? Соберемся быстренько и отправимся? А? А то вдруг передумает князь.

— Не передумает, — усмехается Даниил.

— Не высохнет белье до завтра, — сокрушается Андрей.

— Фому пришлешь, заберет.

— Значит, после утрени и пойдем.

— Я-то не пойду, — не глядя на Андрея, улыбается Даниил, — ты что?

— Да я знаю… — торопливо перебивает Андрей. — Только думаю, может, пойдешь?

Даниил не отвечает.

— Так мне и надо, что без тебя согласился. Сломаю себе шею там. Так мне и надо, — потерянно говорит Андрей.

Даниил улыбается.

— Так тебе и надо… Пошли, а то к обедне опоздаем и собраться не успеешь.

Они разбирают смерзающееся белье, складывают его в корзины, аккуратно свертывают рогожу. Даниил делает все неторопливой сосредоточенно. Андрею мучительно стыдно. Он чувствует, что ему надо что-то сказать, что-то сделать, разбить эту тягостную напряженность, но не может произнести ни слова.

Они медленно выходят на тропинку. Даниил идет впереди. Андрей смотрит на его костлявую спину, на вытертую порыжевшую рясу, на сизые от мороза руки, спокойно лежащие на коромысле, и тоскливая нежность поднимается у него в сердце. Тускло звонят монастырские колокола. Туча галок кружится над обителью.

— Слушай! — наконец произносит Андрей.

Даниил останавливается и поворачивает к нему залитое слезами лицо: