Андрей Рублев

В деревню, расположенную неподалеку от Андроникова монастыря, пронзительно визжа рассохшимися колесами, въезжает старая телега, на которой сидят две девчонки, женщина и коренастый парень лет двадцати пяти. Все покрыто пылью — и одежда, и жалкий скарб, и осунувшиеся лица путников. Впереди идет чернявый мужик, настороженно поглядывая по сторонам. Костлявая лошадь еле плетется, уныло опустив голову и не обращая внимания на окрики и понукания.

Чернявый останавливается у крайней избы.

— Есть кто дома?! — кричит он. — Эй, хозява!

Никто не отвечает. Мужик входит во двор. Никого. Слабый ветер шевелит солому ободранной крыши. За распахнутыми воротами хлева чернеет пустота.

Мужик пересекает дорогу и, отворив калитку, входит во двор напротив. Но и там ни души.

— Я же говорил, — спрыгнув с телеги, злится коренастый.

Чернявый мужик кидается к запертым воротам крайней избы. Наваливается плечом. Ворота поддаются, и он входит во двор. Стая крыс бросается врассыпную, шурша истлевшей соломой. У забора, облепленный роем мух, валяется дохлый пес. На шее у него цепь, конец которой прикован к столбу. Прикрыв за собой ворота, мужик выходит со двора.

— Ну что? — спрашивает от телеги парень.

— Так я и знал, — злится чернявый.

— Поехали. Я же говорил: ушли все.

— Обманул все-таки… — бормочет чернявый и потерянно бредет через дорогу.

— Ладно, поехали дальше. Ты чего там? — зовет парень.

— Погоди, может, еще…

Посреди пустой избы, на полу, держась за живот, выпирающий горой, лежит блаженная и жалобно стонет. Рядом с ней, не зная, чем помочь, и беспомощно опустив руки, стоит Андрей. Болезненная судорога пробегает вдруг по ее телу, дурочка широко открывает сухие, полные страдания глаза и кричит, как раненое животное, низким, хриплым голосом.

Андрей в ужасе бросается вон из избы и в дверях сталкивается с чернявым мужиком. Тот испуганно шарахается в сторону.

Из избы раздается вопль роженицы.

— Чего это? — испуганно спрашивает чернявый.

Андрей некоторое время умоляюще смотрит ему в глаза и скрывается. Мужик идет за ним.

В избе никого нет. Андрей, словно в лихорадке, мечется по горнице, заглядывая под лавки, за стол, в темные углы. Чернявый смотрит на него, как на помешанного. Вдруг душераздирающий вопль раздается из хлева. Монах взглядом зовет за собой мужика и бросается на крик.

— Эй, Дарья, Леха! Давайте сюда! — доносится из дома. — Дарья!

Баба слезает с телеги, отряхивает с юбки пыль и входит в дом. Нагнув голову, она проходит в низкую дверь хлева и останавливается около роженицы.

— Э-э-э… Что же это ты, голубка? — понимающе говорит Дарья и встает около нее на колени. — Ничего, сейчас мы тебя… — она кладет ладони ей на живот. — Ишь, как прыгает!

Дурочка тихо стонет.

— Тимофей! — кричит баба вслед мужу, скрывшемуся в избе. — Холстину принеси! Слышь?! И воды согрей!

— Какую холстину? — отзывается Тимофей.

— У девок в изголовье!

В дверях появляются пятилетняя Машка и тринадцатилетняя Катька — дочери Дарьи и Тимофея.

— А вы чего здесь? — сердится мать. — А ну ступайте отсель! Отцу помогите лучше!

Андрей подпирает шестом щит, которым закрывается отверстие в крыше — для дыма. Машка не сводит глаз с инока. Старшая же стоит у порога и прислушивается к стонам, доносящимся из-за двери.

— Как сердце чувствовало, зря уходим, — сокрушается Тимофей. — Да-а… Обманул нас Семей! Сукин сын…

— А я тебе говорил, брешет он? Говорил? — развалившись за столом, язвит Леха.

— Под Москвой, мол, легче голод! Легче…

— Что теперь делать?.. — бормочет Леха. — Пожрать на дорогу где достать?

— Может, в монастыре? Вон монастырь на горе, Андроников… Разве там попросить? — обращается Тимофей к Рублеву. — Как думаешь?

Андрей не отвечает.

— Дадут хлебушка в монастыре, если попросить? А? — повторяет Тимофей, присматриваясь к чернецу. — Ты, что ли, слышишь?

— Дадут, — иронизирует Леха. — Догонят, да еще добавят.

— Да он вроде глухонемой, что ли? Слышь, Лех! — обращается Тимофей к брату.

— А ты ему поленом по шее привари, может, услышит…

Андрей невозмутимо возится у очага, дует на угли. Вспыхивает огонь, и дым прозрачной струйкой поднимается к потолку.

— Застряли чего-то! — недоволен Леха. — Завтра поздно уж будет, вон за нами две деревни тащатся, как эти… голодные. А мы тут застряли! Долго еще с ней ковыряться-то будешь? — обращается он к появившейся в дверях Дарье.

— Сво-о-олочи! — нараспев произносит Дарья. — Все мужики сволочи! Бросили одну, она вон слова вымолвить не может, заходится! Под юбку лазить все мастера! А ей теперь расхлебывай! — дает она тычка ухмыляющемуся Лехе.

— А чего же это она одна? — лыбится он в ответ и кивает в сторону Андрея. — Этот глухой при ней вроде. Видать, он ей и заделал!

— Э-э-э! — презрительно бросает Дарья, берет со стола холстину и снова набрасывается на Леху. — А воды принес?! Болтать здоров! А ну давай за водой, ждать, что ли, тебя?!

И баба снова скрывается в хлеву.

— Слыхала? — обращается Леха к Катьке. — Ну-ка чеши за водой!

Катька не отвечает, прислушиваясь к возне за стеной.

— Слышь? Кому говорю?! — повышает он голос.