Андрей Сахаров, Елена Боннэр и друзья: жизнь была типична, трагична и прекрасна

1985. Возобновление Голодовки А. Д. Сахарова (16 апреля), принудительная госпитализация (21 апреля). Записка, выброшенная из окна больницы. Полная информационная блокада. Поддельные письма и телеграммы, кино-фальшивки. 2-недельный перерыв в голодовке (11–25 июля). Прошение о помиловании. 17-дневная голодовка Алексея Семенова в сентябре перед резиденцией советского посла в Вашингтоне и резолюция двух палат Конгресса в защиту Сахарова. По инициативе М. С. Горбачева на заседании Политбюро ЦК КПСС 29 августа 1985 г. принято решение рассмотреть вопрос о возможности отпустить «зверюгу в юбке» на лечение за рубеж. Сахаров вернулся домой (25 октября) после полугодового пребывания в больнице, где его принудительно кормила женская бригада. Виза и месяц на сборы получены. Приезд в Москву (25 ноября). Отлет в Италию — США (2 декабря). Встречи с родными и друзьями. Первая операция в Ньютоне.

«Внутри города мы довольно часто в первые годы подвозили случайных людей. Потом, не делая никаких разъяснений, нам это запретили… Они поясняли свой запрет проколами шин или еще чем-либо в этом роде. Потом, видя, что мы как-то не до конца это понимаем, стали силой вытаскивать наших пассажиров из машины. Вспоминаю тяжелую сцену. За рулем был Андрей. Он посадил женщину, сопровождавшую совсем дряхлую, почти не передвигающуюся старушку. Только Андрей тронулся, как набежали наши сопровождающие, остановили машину и с криками и руганью стали вытаскивать из машины этих двух пассажирок. Старушка так испугалась, что, казалось, может просто умереть. А мы были вынуждены уехать.

Другой случай был последним летом, когда я была без Андрея. У дороги голосовал мужчина, державший на руках кричащего мальчика лет четырех-пяти. Я остановилась. У ребенка был явно перелом голени в средней трети, мужчина поддерживал ножку. Я стала сажать их в машину. В этот момент набежала моя охрана, и они стали оттаскивать от машины этого мужчину. Наверно, он полез бы драться, но не мог — на руках был мальчик. Все кричали — и ребенок, и мужчина, и гебешники. И тут я так закричала, что перекрыла и напугала всех. Я кинулась на одного из охранников и, мне кажется, или его убила бы, или сама умерла. Я кричала, чтоб он сам садился в мою машину и вез. Мне кажется, гебешник испугался моего состояния. Он сел ко мне на переднее сиденье. Сзади я посадила того человека с мальчиком, и мы доехали до травматологического пункта, который находился недалеко от нашего дома. Когда мужчина с ребенком ушел, гебешник мне сказал: „Вам запрещено останавливаться. Вы это прекрасно знаете, и если еще раз попробуете, то прощайтесь со своей машиной“. Я ничего ему не ответила и захлопнула дверцу. Меня еще долго трясло.

После полугодовой голодовки А. Д. Сахарова, Горький, 25 октября 1985 г.

Еще один случай, скорее смешной, чем трагический. Иногда надо сменить колесо, машина есть машина. Мне это трудно. Я говорю гебешникам, что буду останавливать грузовик. Любой водитель за трешку с удовольствием мне это сделает. Гебешник иногда разрешает сам. Иногда по своему радио идет просить разрешения у начальства. Наконец, разрешение получено, я остановила какой-то „рафик“. Водитель очень удивился моей просьбе, так как видел около машины молодого здорового парня. Если б я была одна, удивления бы не было. Когда он сменил колесо, я протянула ему три рубля, но он отвел мою руку: „Не надо, мать, а вот этого твоего лба проучить или научить бы надо — он что, больной у тебя, что ли, что колесо сменить не может?“ — „Это не мой — это комитетский“, — ответила я. — „А…“ — и водитель заторопился к своей машине. Я так и не знаю, что понял этот человек. Но в последний момент он как-то так посмотрел на меня, что, думаю, сообразил, кто я». («Постскриптум», стр. 123–124.)

«Счастливые вы», — нам с Андреем однажды сказал один академик. Мы шли по Ленинскому проспекту весенним солнечным днем. Он шел навстречу и остановился с нами — с Андреем. Я просто была при этом. Они говорили о сборнике памяти какого-то умершего ученого. Академик стал жаловаться, что боится: цензура что-то не пропустит — и лучше снять самому. Андрей сказал, что самому-то уж совсем лишне торопиться. На что академик ответил: «Да уж вы бы, конечно, не торопились (это относилось уже к нам обоим) — счастливые вы».