Андрей Сахаров. Наука и свобода

Тогдашний советский читатель прекрасно понимал, что за этим стоит трагедия советской генетики. Разгромленная по личному благословению Сталина, она еще годы не могла выйти из подполья организаторский талант Лысенко обеспечил ему и его последователям многолетнее благоволение Хрущева. И это несмотря на то, что в начале 50-х годов молекулярная генетика сделала большой прорыв после работ биофизиков Крика и Уотсона в Англии.

Причина процветания Лысенко была простой — в сталинское время он успел поставить своих людей на влиятельные посты в области биологии и агрономии, в частности, и в Академии наук. Поэтому даже снятие запретов сталинского времени не могло оздоровить ситуацию без посторонней помощи. Советские физики старались помочь биологам, используя свое крепкое социальное положение.

Активно работал в этом направлении Тамм. В 1955 году он стал одним из инициаторов письма в ЦК в защиту генетики. [339]

В феврале 1956 года, за неделю до XX съезда, в Институте физических проблем на семинаре у Капицы он сделал доклад о молекулярных механизмах наследственности — это было первое публичное обсуждение проблем генетики после лысенковского погрома 1948 года. [340]В то же примерно время, в середине 50-х годов, Зельдович привел Сахарова к генетику Н.П. Дубинину домой, где тот ставил свои эксперименты и держал классических подопытных животных генетики — мух-дрозофил, многократно высмеянных в советских газетах (рукопись Дубинина цитируется в статье Сахарова). Когда в 1958 году Курчатов под крышей своего института создал пристанище для генетиков — Отдел радиобиологии, его возглавил физик Тамм. [341]

Поэтому к моменту, когда Сахарову понадобилось понять генетическое воздействие радиоуглерода, он был подготовлен. А работа над этой проблемой могла только усилить недоумение, что кто-то может верить в лысенковскую теорию.

Нетрудно представить себе чувства Сахарова, когда он, прибыв на очередное общее собрание Академии наук в июне 1964 года, узнал, что намечаются выборы в академики Н.И. Нуждина, одного из ближайших соратников Лысенко.

Во мне вновь вспыхнули антилысенковские страсти; я вспомнил то, что я знал о всей трагедии советской генетики и ее мучениках. Я подумал, что ни в коем случае нельзя допускать утверждения Общим собранием кандидатуры Нуждина.

При выборах в академию кандидатуры в разных науках выдвигаются соответствующими отделениями, и обычно общее собрание — академики всех специальностей — тайным голосованием утверждает решения отделений, доверяя мнению коллег-специалистов.

Физик Сахаров решил выступить против этой кандидатуры биолога, не зная, что накануне биохимик В.А. Энгельгардт и И.Е. Тамм договорились выступить на общем собрании против кандидатуры Нуждина.

В «Воспоминаниях» Сахаров пишет, что выступил первым. Архивная стенограмма свидетельствует, что память его подвела, — первым выступил Энгельгардт. [342]Однако та же стенограмма говорит, что для такой ошибки памяти была уважительная причина. Дело в том, что Энгельгардт избрал очень академический способ контрагитации, — он говорил о том, что не знает за Нуждиным «каких-либо вкладов практического характера», что не нашел упоминаний его имени в монографиях и в ведущих журналах за последние годы.

А Сахаров назвал вещи своими именами. И просто призвал

всех присутствующих академиков проголосовать так, чтобы единственными бюллетенями, которые будут поданы «за», были бюллетени тех лиц, которые вместе с Нуждиным, вместе с Лысенко несут ответственность за те позорные тяжелые страницы в развитии советской науки, которые в настоящее время, к счастью, кончаются.

Выступление Тамма довершило дело, — Нуждина провалили.

Двадцать лет спустя, в горьковской ссылке, оглядывая цепь событий, которая привела его туда, Сахаров отметил поворотное — «роковое» — значение двух очень разных факторов: его многолетняя продуманная борьба за прекращение наземных испытаний и импульсивное — трехминутное — вмешательство в академическую карьеру биолога, лично ему не знакомого. Проблема испытаний открыла для его размышлений область высшей государственной и международной политики. А короткое выступление в Академии наук открыло его как общественного деятеля, когда он об этом и не помышлял.

Лысенковщина была не просто язвой биологии, это был вызывающий пережиток сталинизма. Поэтому и выступление Сахарова было воспринято как выступление общественное. Впервые о секретном академике узнали за пределами спецфизики. Узнали, что он не только секретный физик.