Андрей Сахаров. Наука и свобода

Не так все просто было и в ФИАНе. Администрацию не устраивало, что академик просился на слишком низкую должность. Для него собирались создать новый отдел, чтобы он его возглавил. [474]Но Сахаров хотел вернуться в теоротдел и на должность, где мог бы спокойно заняться ликвидацией пробелов в своих знаниях

.

С июля 1969 года он вновь в ФИАНе, где начинал свой путь в науке. Двадцать лет спустя.

В августе он последний раз побывал на Объекте — ему разрешили забрать вещи и сдать дом, в котором семья прожила много лет. Там он передал государству свои деньги, накопившиеся на сберкнижке на Объекте. Семья тратила меньше того, что он получал, да еще Сталинская и Ленинская премии. Образ жизни Сахаровых — весьма скромный не менялся при всех его повышениях. Из предметов непервой необходимости покупали лишь некоторые высокотехнические новинки: магнитофон, фотоаппараты, детский телескоп и микроскоп.

Огромную сумму — около 30 его годовых фиановских зарплат — Сахаров пожертвовал на строительство онкологической больницы и в Красный Крест. Несколько лет спустя он написал, что сделал это «под влиянием импульсов, представляющихся мне сейчас несостоятельными». [475]

Этих своих «импульсов» он никогда не объяснял, позволяя думать, что просто не хотел брать этих средмашевских денег. [476]

Однако он ясно понимал, что его термоядерные изобретения сэкономили государству гораздо больше. Он лишь очень сожалел, что не знал тогда, как поступал с «лишними» деньгами его учитель.

Большую часть жизни Игорь Евгеньевич очень нуждался в деньгах. Некий достаток возник, когда он получил Сталинскую премию. Но часть из нее он сразу же выделил на помощь нуждающимся талантливым людям; он попросил найти таких и связать его с ними — но эти люди не знали, откуда они получают деньги. Мне очень стыдно, что мне не пришло в голову то же самое или что-нибудь аналогичное (о поступке И.Е., вернее о нескольких таких поступках, я узнал лишь после его смерти).

О своем решении Сахаров впоследствии тоже недвусмысленно сожалел.

Мое внешне такое «широкое» и «благородное» действие представляется мне неправильным. Я потерял контроль над расходованием большей части своих денег, передав их «безликому» государству. Через несколько месяцев (еще в 1969 году) я узнал о существовании общественной помощи семьям политзаключенных и стал регулярно давать деньги, но мои возможности были при этом более ограниченными. Я потерял возможность оказать денежную помощь некоторым своим родственникам, которым она была бы очень кстати, и вообще кому-либо, кроме брата и детей. В этом была какая-то леность чувства. И, наконец, я потерял очень многое в позициях противоборства с государством, которое мне предстояло. Но, что касается этого последнего, в 1969 году я умом мог уже ощущать это противоборство, но по мироощущению я все еще был в этом государстве — не во всем с ним согласный, резко осуждающий что-то в прошлом и настоящем и дающий советы относительно будущего — но изнутри и с сознанием того, что государство это мое.

Руководители страны с гораздо большим основанием считали, что государство это их, а лучше сказать, словами Людовика XIV, что государство это они.

Хотя и небольшая эта группа, но она вредная