Андрей Сахаров

Но что из всего этого взял недогматический марксист Сахаров? Практически ничего, кроме общего материалистического взгляда на историю. Производительные силы от парового двигателя времен Маркса к середине XX века развились до термоядерных мегатонных «изделий». И в прямой связи с этим обнаружился совершенно новый интерес рабочего класса — в дополнение к требованию восьмичасового рабочего дня и т. п. — не погибнуть в ядерном огне вместе со своими семьями и всеми другими классами общества.

На языке Вернадского это изменение производительных сил можно охарактеризовать так, что научно-технический прогресс дал в распоряжение людей силу геологического масштаба — силу, сопоставимую с землетрясением, извержением вулкана, движением ледников. В результате изменился смысл многих старых понятий. Можно ли назвать войной то, что может произойти в считаные минуты по воле считаных людей и погубит все живое на планете? Тут не успеешь ни антивоенный митинг собрать, ни уклониться от призыва в армию.

С этой совершенно новой ситуацией Сахаров предложил справиться с помощью интеллектуальной свободы — того, что по марксистским канонам относится к «надстройке» и потому может только следовать — почти автоматически — за надлежащим изменением «базиса». Ясно, что марксист, готовый все это принять, должен быть очень недогматичным. И неясно, можно ли после этого его называть марксистом. Только если всерьез принять слова Ленина, которые тоже знали все прошедшие через политпросвет, что «марксизм — это не догма, а руководство к действию».

Хотя Сахаров и написал, что капитализм и социализм «сыграли вничью», фактически он признал экономическое поражение социализма. Он сравнил ситуацию с двумя лыжниками, идущими по глубокому снегу: «звездно-полосатый» лыжник прокладывает лыжню научно-технического прогресса, а «красный» идет уже по готовой.

Социализму Сахаров отдавал первенство только по части «нравственных идеалов» — общеизвестных идеалов социальной справедливости, свободы, равенства и братства. Транспаранты с такими лозунгами его соотечественники носили на праздничных демонстрациях. Но эти идеалы, писал Сахаров, еще только предстояло перенести из лозунгов в жизнь, чтобы «при нравственном сравнении капитализма и социализма» людям не приходилось «в первую очередь вспоминать об ограничениях при социализме интеллектуальной свободы или, еще хуже, о фашизмоподобных режимах культа».

Все сахаровские рассуждения казенные марксисты могли смело назвать утопическим путем к утопической цели. И не только казенные — так считал и Рой Медведев, если верить донесению председателя КГБ Андропова в ЦК летом 1968 года[13]

.

Мировой политике Сахаров учился не у теоретиков научного социализма, а у физиков-теоретиков Эйнштейна и Бора. Появление ядерного оружия привело их к важным политическим выводам. Они поняли, что в ядерный век понятие государственного суверенитета теряет привычный смысл, и осознали альтернативу «мир или всеобщее взаимоуничтожение». Эйнштейн видел выход в создании Мирового правительства, а Бор — в установлении Открытого мира. Эти идеи можно считать разными сторонами одного и того же решения: первая говорит об организации мирового сообщества, вторая — о характере сообщества, допускающего такую самоорганизацию. Оба рецепта были скорее идеалами, чем реальной политикой, но оба предлагали фундаментальное решение клубка политических проблем ядерного века. А сколько времени потребует такое решение — пять, пятьдесят или пятьсот лет — вопрос уже «прикладной», а не фундаментальной политики.

Обе политические идеи великих коллег по физике участвовали в политическом мышлении Сахарова — участвовали, развиваясь.

Радиоактивные осадки от испытаний размывали понятие суверенитета вполне наглядно — радиоуглерод не замечает государственных границ. С этой физико-политической проблемы в 1958 году началось сознательное включение Сахарова в мировую политику. А близкое знакомство с социальным механизмом отравления Байкала помогло ему осознать глобальную проблему «геогигиены». Эта проблема все равно требует преодоления разобщенности, даже если бы удалось снять остроту военного противостояния. «Иначе, — как писал Сахаров, — СССР отравит США своими отходами, а США отравят СССР своими».

В 1986 году история предоставила наглядный пример такого рода. Радиоактивными облаками чернобыльской катастрофы Советский Союз нарушил суверенитет нескольких европейских стран, но ни у кого, кажется, не повернулся язык назвать агрессией это зловредное нарушение государственных границ. Значит, сами понятия суверенитета и государственных границ постепенно теряют смысл в ядерном веке.