Андрей Сахаров

Внутреннее содержание жизни Сахарова менялось за это двадцатилетие, однако, не так уж сильно. Под действием нового опыта и размышлений он уточнял и развивал свое понимание мира и жил в соответствии с этим пониманием. Именно об этом рассказывает последняя часть книги. Форму рассказа при этом придется изменить: уже не историко-научное расследование с участием многих действующих лиц, а очерк, сфокусированный на одном человеке. Поэтому упомянуты далеко не все, чьи имена многое значили для Андрея Сахарова, а из огромного разнообразия внешних событий взяты лишь те, которые помогут проследить судьбу героя этой книги после 1968 года, понять его взгляд на мир и свою собственную жизнь — жизнь гуманитарного физика и научно мыслящего правозащитника.

Размышления в «Нью-Йорк таймс»

«Размышления…» стали событием не только в жизни их автора.

Событие это казалось столь невероятным, что редакторы «Нью-Йорк таймс» с сомнением отнеслись к тексту, присланному их корреспондентом из Москвы. И вначале — 11 июля 1968 года — опубликовали лишь изложение сахаровского текста. При этом осторожно пояснили, что автор «помогал развивать советскую водородную бомбу»¹. 22 июля они решились опубликовать сахаровский текст полностью (отведя для него целых три страницы), но из вводной статьи никак не видно, что Сахаров — один из главных создателей советского ядерного оружия. Сказано лишь, что он ядерный физик.

До конца 1968 года на Западе «Размышления…» опубликовали еще несколько десятков раз и в том же году успели издать отдельной книгой. Введение и обширные примечания (по объему больше самого текста) написал Гаррисон Солсбери — видный журналист, специалист по России. Он сообщил, наконец, что у Сахарова больше, чем у кого-либо другого, оснований называться создателем советской водородной бомбы²

.

В комментариях Солсбери рассказано много интересного о России, но замечания по поводу самих «Размышлений…» весьма поверхностны. Так, по словам журналиста, научно-техническая интеллигенция — «во многих отношениях самая влиятельная группа в советском обществе», поскольку именно она сделала страну ракетно-ядерной державой, запустила первого человека в космос, создала огромный научно-образовательный и промышленный потенциал³. Так думал и Сахаров, прежде чем убедился, что влияние этой интеллигенции кончается там, где начинают говорить о том, куда «направить» страну, а не как «укрепить» ее.

Солсбери почему-то решил, что мысли Сахарова известны «большинству членов Академии наук, большинству сотрудников ведущих физико-математических институтов и широким кругам университетской интеллигенции не только в таких городах, как Москва, Киев и Ленинград, но и других научных центрах, таких как Новосибирск и Иркутск в Сибири». Это было далеко не так.

И, наконец, для Солсбери социалистический тон Сахарова загородил смысл:

«Сахаров критикует не марксизм сам по себе, а то, что марксистам не удалось выработать научный метод управления обществом. В его «Размышлениях» нет никакой критики классических гипотез марксизма как таковых, но есть уничтожающая критика того, что так называемые марксисты Сталин, Мао и им подобные натворили».

Какие же это классические гипотезы марксизма совместимы с сахаровской конвергенцией и с провозглашением не-по-беды социализма в экономическом соревновании с капитализмом?

В биографическом введении Солсбери собрал довольно много сведений о научно-общественной биографии Сахарова, а из оглавлений советских физических журналов позаимствовал внушительно непонятные названия его статей, включая заметку «о реакциях U-мезонов». Для журналиста, наверное, и нет особой разницы между несуществующим U-мезоном и вполне реальным мю-мезоном. Но, поразительным образом, этот специалист по России «общественным дебютом Сахарова в роли социального критика» посчитал малозначительную заметку о физико-математических школах для одаренных детей — вполне «наукократическую» заметку, написанную по инициативе Зельдовича и совместно с ним⁴. Действительный же политический дебют Сахарова — статьи о радиоактивной опасности испытаний — Солсбери не обнаружил. А ведь эти статьи 1958 года могли пролить свет на происхождение «Размышлений…».

Газетная публикация «Нью-Йорк таймс» была ближе к разгадке этого происхождения, взяв нечаянно в качестве иллюстрации фото «Советский премьер Алексей Косыгин и президент Джонсон в Глассборо в июне 1967 года». На этой самой встрече американским руководителям не удалось убедить Косыгина, что мораторий ПРО — в жизненных интересах обеих стран. Именно это побудило Сахарова в июле 1967 года написать большое письмо в ЦК, а затем взяться за «Размышления…».