Андрей Столяров

У нее сжимается сердце. Она вздрагивает и, чтобы скрыть волнение, посматривает на часы.

Около девяти утра.

— Хочешь чая? — сразу же приподнимается Павлик.

Чай он предлагает ей уже в пятый раз.

Лизетта едва удерживается, чтобы не ответить ему: хочу, чтобы ты замолчал. Павлик иногда ужасно ее раздражает. Целый год ходит за ней, как привязанный. Отец как-то сказал, что это инверсия гендерного репертуара. Тут сугубо биологическая основа: в мире животных самец в репродуктивный период демонстративно отказывается от доминирования и во всем, вплоть до поведенческих мелочей, подчиняется самке. Работает программа сопровождения — он следует за ней, куда бы она ни пошла. Работает программа демонстративной полезности — он всегда под рукой и готов помочь. Таким образом он доказывает, что способен обустроить совместную жизнь. Конечно, забавно звучит, но не следует забывать, что чело­век — существо не только социаль­ное, но и природное. Нельзя абсолютизировать ни одну из этих сто­рон. Разве что у человека соб­ственно «биология» подверглась интенсивной аккультурации: мужчина дарит цветы, клянется жен­щине в вечной любви, обе­щает достать с неба звезду, готов ради нее совершить любой идиотский поступок — ввязаться в драку или, скажем, прыгнуть в реку с моста. Биологическая основа сквозь эти культурные ритуалы практически не просматривается, и вместе с тем здесь наличествуют все те же брачные танцы, сложные и красивые, которые исполняют, на­пример, журавли…

Он вдруг запнулся:

— Извини, я все время читаю тебе какие-то лекции. Занудство, наверное.

— Нет-нет! — воскликнула тогда Лизетта. — Напротив, мне очень интересно!.. Очень!..

А отец не слишком понятно сказал:

— Во многой мудрости много печали. Кто умножает познания, умножает скорбь. — И через секунду как бы нехотя пояснил: — Это Экклезиаст.

Пришлось потом смотреть в интернете, что такое «экклезиаст»…

Между тем сборы, кажется, близки к завершению. Слышно, как Ираида Игнатьевна, мать Павлика, судорожно вздыхает и, сдерживая в себе тугой воздух, сипит:

— Ну ты дави, Зина, дави… Иначе не застегнуть…

— Я давлю, — покорно отвечает Зиновий Васильевич. Это его отец.

А Тетка, сестра Ираиды Игнатьевны, говорит:

— Подвинься, болезный, дай я навалюсь…

И сразу после этого раздается облегченное:

— Ух…

— Ну вот…

— Справились наконец…

А затем насмешливый голос дядь Леши:

— Ну и зачем эти муки? Ведь ясно же сказано: никаких вещей с собой брать нельзя.

— Ничего, протащим, — говорит Тетка.

— Кто протащит, ты?

— Да хоть бы и я.

— Ну-ну, я посмотрю…

— Раз вы с Зинкой забздели, мужики хреновы, придется самой.

И Тетка так это увесисто говорит, что становится ясно — она, конечно, протащит, хоть чемодан, хоть три чемодана, хоть на Станцию, хоть куда, хоть на Терру, хоть на Кассиопею. Сердце у Лизетты снова сжимается. Тем более что Тетка, не понижая голоса, вопрошает:

— И объясните мне, ради бога, зачем нам нужна эта фифа?

Под «фифой» она, конечно, подразумевает ее.

Лизетта слышит, как дядь Леша озадаченно крякает, как мать Павлика поспешно сдвигает что-то тяжелое, пытаясь с опозданием заглушить эти слова, как бормочет Зиновий Васильевич: «Ну, ты, мать, осторожней — того…» А сам Павлик громко и неестественно кашляет, со стуком переставляет чашки, краснеет чуть ли не до корней бледных волос и шепотом, не поднимая глаз, говорит:

— Не обращай внимания…

Лизетте его немного жалко. Ну ведь не виноват человек, что у него такая семья. Или все-таки виноват? Жалко, жалко его. Од­нако жалость — это еще не любовь. И во­обще, не совершает ли она ошибку: если на Терре окажутся такие, как Тетка, там будет не лучше, чем на Земле.

Она стискивает кулаки, так что ногти впиваются в мякоть ладоней.

Нет, этого просто не может быть!

Нет, ни за что!

Мы не позволим, чтобы земная дурость проникла вместе с нами еще и туда.

Это будет совсем другой — новый, прекрасный мир.

И все равно, уверенности у нее нет.

Выскакивают две мяукающие ноты из телефона. Марусик напоминает о том, что сегодня в десять часов возле здания школы состоится акция «День Открытой Земли», которая охватывает полторы тысячи городов. Все наши уже под­твердились, ждем. А где ты? Куда-то пропала… Лизетта мор­щится — ну да, очеред­ной дурацкий флешмоб: соберутся тол­пой, вытянут руки к небу и будут махать, как бы давая сигнал аркон­цам, что хотят с ними дружить.

Девичий инфантилизм.

Павлик показывает ей свой сотовый. Ему пришло точно такое же сообщение.

— Будем им отвечать?

— Не стоит…

— А попрощаться?

— Нет!

На кухню заглядывает Ираида Игнатьевна:

— Вы тут как? Мы вроде бы — все…

Дядь Леша ей в спину кричит:

— Еще пятнадцать минут. Сейчас — глянем новости.

— Это на кой хрен? — возмущается Тетка. — Поехали уже. Хорош время терять…

Вдруг наступает странная пауза, а потом дядь Леша коротко говорит:

— Ну-ка присядь.

— Да я… — начинает Тетка.

— Кресло видишь?

— И что?

— Вот: сядь туда и молчи.