Григорий Свирский

АНДРЕЙКА

(на Луну без скафандра)

Киноповесть

Оглавление:

1. На Луне жизни нет. Только полиция

Когда в Торонтский международный аэропорт опускаются один за другим пять–шесть самолетов «Джамбо», прилетевшему кажется, что он попал в Китай, где миллиард жителей, а не в Канаду. Толпа несет, тискает, вертит...

Мальчик лет 14–15 крутит головой во все стороны, завороженный маскарадной пестротой нескончаемого потока пассажиров. Мужчины в белых кальсонах и клетчатых юбках, женщины в солдатской униформе и почти голые. Его больно толкнул индус в красной чалме, уронив на бегу: «Сорри!» Он налетел на кого-то, услышал: «Сорри!» Толкучка была для него привычной, вокзальной, лишь сопровождалось все это необычной музыкальной гаммой, то на басах, то в верхах: «Сорри! Сорри! Сорри! Сорри!..»

Его обтекает со всех сторон шумная семья итальянцев в курточках, казалось, из одних сверкающих «молний». Как только итальянцы посыпались из дверей багажного отделения, зал ожидания восторженно взвыл. Поцелуи по-южному шумны.

— Андрей! — Откуда-то прозвучал неуверенный голос: — Андре–эй!

Андрейка оглянулся с любопытством — Мои? Где застряли?

Толпа выносит Андрейку из багажной.

Его отец и мачеха Людмила (отец звал ее Люси) уже здесь. Андрейка с трудом пробился к ним. Посмотрел вопросительно на отца — лицо у отца мятое, как его новый твидовый костюм. И — жалкое, мокрое. Что-то стряслось? Отец переступал с ноги на ногу, чего-то он очень боялся, вроде они и в самом деле по ошибке прилетели не туда, куда хотели. У Люси от жары поплыли ее наклеенные ресницы, но выпуклые птичьи глаза все равно торжествовали.

Она дернула отца за руку раз–другой. Отец произнес: — Сын, ты всегда хотел быть независимым... — И вдруг скис. Добавил только: — Такие пироги, сын. — Он явно чего-то страшился...

Нагруженная чемоданами толпа выплыла из аэропорта в город. Кончился вдруг Китай. Еще минута, и они остались одни. Люси уж так сильно дернула отца за руку, что тот пошатнулся. Затем выступил вперед и не сказал — прохрипел сдавленным, чужим голосом:

— Сын! Я сделал для тебя все, что мог, доставил в свободную страну. — Он показал сыну на один из чемоданов, стоявших на полу, затем протянул ему сто долларов и листочек, на котором выведено: «ХАЯС, эмигрантское агентство», номер телефона... — Доставил тебя в свободную страну, — повторил он тверже. — Теперь... живи сам... Независимо...

И они, сперва Люси, затем отец, ходко двинулись к белым раздвигающимся дверям. Андрейка машинальным движением схватил свои вещи и потащился за ними.

— Такси! — крикнула Люси. И к отцу: — Какая жарища! И это в апреле! Что же будет летом?! А ты говорил, что Канада — северная страна...

Такси подползали к дверям аэровокзала одно за другим, изгибаясь вдали змеей. Шофер в синей чалме погрузил огромные чемоданы в багажник.

Отец оборачивается к сыну и неуверенно подает ему руку на прощанье. Андрейка потянулся к отцу всем телом, не то поцеловать хотел, не то зареветь, тот, отступив на шаг, произнес, как мог, сухо:

— Андрей, не будем сентиментальны. Мы — мужчины.

И они уехали в черном лимузине с надписью на стекле «Аэропорт»... Тут только Андрей осознал: произошло необратимое.

В глазах — ужас; и вдруг сомнение: в самом ли деле его бросили? Вспомнилось заплаканное лицо бабушки в аэропорту «Шереметьево». Она шепчет и раз, и другой:

— Если что, сразу просись назад.

Он, смеющийся, машет бабушке рукой...

Увы, он в Торонто.

Андрейка проводил испуганным взглядом лимузин и, подхватив свои пожитки, кинулся назад, в здание аэропорта. Поднялся на лифте этажом выше, туда, откуда люди улетают прочь... Зал был устрашающе велик. Он давил на Андрейку своими неземными размерами и пустотой. Андрейка почувствовал, вот—вот разревется, как малыш, брошенный неведомо где. Холодит, аж мурашки по телу.

Тихо сочился чужой и скорбный, с барабанным боем и электрогитарами, мотив; подергивалась в такт ему нога человека в незнакомой форме с револьвером на боку. Андрейка инстинктивно рванулся в сторону от него, к свету противоположной стены. Она была вся из стекла, эта стена. Но и тут тихо жаловался откуда-то из-под потолка хрипатый скорбный голос под электрогитару и барабан, на своем негритянском английском: «Четыреста лет рабства... четыреста лет рабства»... Андрей разобрал только эти слова. Радости они не прибавили. Он припал носом к холодному стеклу. Там стояли гигантские, сверкающие от дождя «Боинги». И мчались какие-то странные броневички красного цвета с названиями авиакомпаний. И все ритмично мигали—подмигивали — словно в такт барабану: «Четыреста лет рабства... четыреста лет рабства... »