ANENERBE

Сидорчук стоял слишком долго, и поэтому он решил, что промахнулся. Хотя и видел, как на спине вылезло бурое пятно, а сам Сидорчук вздрогнул и выронил винтовку. Сейчас повернется и глянет ему в глаза — то, что он боялся больше всего. Стоит. Минуту, другую и не собирается падать. Что он там произнес себе под нос?

— Anenerbe, — подсказал Ефим и, наконец, упал.

Он торопится — тащит еще теплое тело в низину. Затем бежит обратно за винтовкой и проверяет — опускает приклад в темную жижу. Вновь тащит тело и вновь примеряется. Что-то гундосит под нос — ругается.

Почему он выстрелил? Он же не собирался стрелять!

Сидорчук на него смотрит и что-то пытается сказать — шевелятся губы, которые вместо слов выдувают кровавый пузырь. Пузырь лопается. Гад, — говорит Ефим и продолжает смотреть.

— Это ты гад! — кричит он, — ты зачем в своих стрелял?

— Приказ, — говорит еще один кровавый пузырь.

— Какой приказ? Своих стрелять?

— Anenerbe, — шепчет Ефим и умирает — закатывает глаза и шлепается в грязную канаву. Шлепается сам, без посторонний помощи. Вздувается гимнастерка — последнее напоминание о Ефиме медленно уходит в темную воду. Туда же летит и вражеский пистолет, кажется, «Парабеллум». Теперь Ефим никто — гладкая поверхность мрачной канавы большого и враждебного леса.

This is a table

Вторая книга показалась копией первой, с той лишь разницей, что времена в ней затрагивались иные — предвоенные и военные. Кругом фотографии красноармейцев — вот они стоят, ощетинившись штыками, здесь уже идут колоннами, везут орудия — на телегах, тракторах, машинах. Линия обороны — население копает рвы. Копают одни женщины или дети. Мужчин не видать, их просто нет. Проводы на фронт — серая масса на сером листе бумаги, лиц не разобрать, у войны — одно лицо.

Виталий Борисович вздохнул и решил передохнуть — глотнуть старой заварки.

Война для него, как ни парадоксально это прозвучит, означала праздник. Именно в майский день на протяжении многих лет он отправлялся на площадь либо стоять в почетном карауле, либо дарить ветеранам цветы, либо просто стоять и смотреть. Всегда звучала музыка и почти всегда была прекрасная погода. Иногда он успевал вернуться домой и включить телевизор, чтобы вновь посмотреть и вновь послушать. Затем площадь пустела — на ветру трепетали огромные красные флаги, а многочисленные репродукторы мужественными голосами пели патриотические песни. Виталий Борисович слушал и думал, что так будет продолжаться вечно. Порой задавал себе несколько странный вопрос, на который, впрочем, сам и отвечал. Каждый год появлялись «новые» ветераны, хотя в принципе так быть не должно. Затем он смотрел фильмы про войну — садился на кушетку и погружался в далекий и страшный мир, где была война, горе и непобедимый дух народа.

Холодный чай, как известно, и вовсе не чай, а вчерашняя заварка и вообще яд для организма. Так, по крайней мере, утверждают те, кто открыл древний напиток для человечества…

Вой пилорамы нисколько не изменился, если не стал более пронзительным. Сиваков кивнул, как старому знакомому, и подал знак немного обождать. Сели там же у входа в ангар на приготовленные к отправке оконные блоки.

— Как дела? — поинтересовался для приличия Виталий Борисович, задав дежурный и ни к чему не обязывающий вопрос.

— Уехал куда-то, кризис перепроизводства, — ехидно улыбнулся Николай, — обещал в неоплачиваемый отпуск отправить.

— Капитализм, — согласился оперативник и терпеливо выждал — парень сунул в рот сигаретку.

— Ты говорил, отец Сидорчуку гроб мастерил, не можешь припомнить, как это было?

Николай с удивлением глянул.

— Да как я вспомню, если меня в то время не было.

— А фотография откуда? Он же не балерина или артист, чтобы фотографии дарить?

Николай с ответом не спешил, загонял в себя никотин и поглядывал, как тлеет сигаретка.

— Батя у меня мастер был. А что такое мастер? Специалист своего дела, глянет на человека и скажет его размер.

— Ты думаешь…

— Ну, конечно, — подхватил Николай, — снимок ему принесли, чтобы гроб заказать и в рамку вставить.

— А почему не вставили?

— Чего не знаю, того сказать не могу. Может, передумали, а может, другой портрет сделали, больший по размеру.

— Логично, — согласился Виталий Борисович и тут же спросил, — а как ты решил, что перед тобой покойник?

— Так покойник и был! Я же вам объяснял: глянул он, и мурашки по коже.

— В плаще?

— Ну да, в плаще и бледный, как смерть.

— Ничего не говорил?

Николай поперхнулся.

— Вы чего! Он же покойник! Как он скажет?

— Сказать не может, а взгляд бросить — может? Или ему гроб не понравился?

— Как не понравился?

— Тесноват или по длине не подошел, — заметил Виталий Борисович, нисколько не опасаясь выглядеть законченным идиотом. — Вот он к тебе и явился, так сказать, выразить претензии.

— Да ну вас!

— А если… — мысль показалась абсурдной, и, тем не менее, несла в себе определенный смысл, — а если его в гроб не положили! Гроб есть, и фотография есть, а покойника нет? У нас же подобные казусы случаются довольно часто. Нужно похоронить человека, отдать ему все причитающиеся почести, а его, бедного, нет!