Ангел западного окна

Не смею описать здесь все обряды, исполненные мной ради того, чтобы возыметь всю полноту власти над душою и телом Елизаветы. Бартлет поддерживал во мне силы, а меня от ужаса бросало то в жар, то в холод, сознание заволакивал гус­той туман, сердце, казалось, вот-вот остановится, и я едва не падал без чувств. Скажу лишь одно: существуют чудовища, облик коих столь страшен, что при виде их кровь стынет в жилах; однако поймет ли кто другую мысль: стократ ужаснее их незримая близость! Она не только терзает запредельным страхом, но и мучит тебя сознанием собственной беззащитной слепоты.

Наконец я успешно сотворил последние заклятия... происходило это не дома, а под открытым небом, я был наг и страдал от ночного холода, совершая необходимые действия при свете убывающей луны. Но вот я поднял магический кристалл к струя­щемуся лунному сиянию и на протяжении времени, за какое можно трижды прочесть „Отче наш...“, вглядывался в блестящие­ черные грани, со всем доступным мне усердием сосредоточив свою волю и душевные силы. И тогда Бартлет исчез, а явилась королева Елизавета, легкой упругой поступью она удивительно быстро шла ко мне по садовой лужайке, глаза ее были закрыты. Я тотчас разглядел, что состояние, в коем она пребывала, не было ни бодрствованием, ни обычным сном. Более всего фигура эта походила на призрак. Никогда не забыть мне бури, разразившейся в тот миг в моей груди. Я не слышал стука серд­ца — неистовый бессловесный вопль рвался из самой глубины моего естества, и ему как бы из дальней дали, но вместе с тем во мне самом отозвалось эхо невнятной и жуткой разноголосицы, повергшей меня в такой ужас, что волосы зашевелились на голове. Но, исполняя заранее данное повеление Бартлета, я собрался с духом и, взяв Елизавету за руку, повел в опочивальню. Рука поначалу была холодной, однако постепенно согрелась, как и все тело Елизаветы под моими ласками, словно вспыхнувший от моего жара летучий огонь охватил ее кровь. Нежностью я наконец выманил благосклонную улыбку, сменившую холод и неприступность, я увидел в том знак молчаливого согласия и свидетельство истинной страсти ее души. Посему я не стал медлить­ и, сгорая от любовного вожделения, с ликующим торжеством заключил ее в объятия, коим отдал все силы моей души.

Так я силой взял ту, что была мне назначена судьбой...»

Дальше в записках Джона Ди шли страницы, испещренные диковинными знаками, расположенными без всякого порядка; было бы совершенно невозможно воспроизвести все эти странные, разбросанные­ по листкам рисунки и символы, какие-то вычисления,­ наверное каббалистические — я разглядел не только цифры, но и буквы. Однако я не сказал бы, что передо мной зашифрованный текст, в значках и символах отсутствовала система, но в то же время они не походили на совершенно лишенные смысла росчерки, вроде пробы пера, и едва ли Джон Ди в этой тет­ради просто рисовал что-то рассеянно или в задум­чивости. По-моему, эти знаки, оставшиеся для меня тайной за семью печатями, как-то связаны с маги­ческими ритуалами, которые мой предок совершил,­ чтобы завладеть Елизаветой. Чем-то страшным дышат эти листки, словно источая коварный неуловимый яд, и я уже отравлен, уже не могу смотреть на загадочные символы и знаки. Явственно чувствую: на этих страницах затаилось безумие, иссохшее, древ­нее, как мертвая пыльца растений, сплющенных в папке гербария, оно проснулось, оно струится, подобно мощному флюиду, и вот-вот доберется до моей головы. Безумие, своими непостижимыми письменами заполнившее страницы «Ретроспекции», — следующие далее разборчивые строки, написанные торопливой и, как видно, дрожащей после душевных­ переживаний рукой, подтвердили мою догадку. Я ска­зал бы, что слог Джона Ди стал похож на хрип и стоны человека, который чудом избежал смерти от удушья.

Прежде чем перейти к дальнейшему изложению воспоминаний моего предка, напишу здесь кое-что о себе, это необходимо: я хочу быть в полной уверенности, что нахожусь в здравом уме и твердой памяти.

Первое. С самого начала я почувствовал, что, зани­маясь посмертным архивом, доставшимся мне в наследство от покойного кузена Роджера, должен сле­дить за собой. Благодаря самоконтролю от меня не ускользнуло, что я все меньше понимаю, кто я такой!­ Иногда я как бы перестаю существовать и читаю все словно чужими глазами. Обратив на это внимание и поразмыслив, я заметил странную вещь: кажется, будто не мой мозг работает, а мысли рождает «нечто»,­ находящееся вдали от меня самого, сидящего над рукописями. Но я контролирую себя, и мне удается из­бавиться от странного чувства — неудержимого головокружения, не физического — «духовного» головокружения!