Ангелочек. Дыхание утренней зари

Благодарение Богу, ты спасена! Вернувшись в усадьбу, Клеманс рассказала, что какой-то кретин запустил в тебя камнем и ты упала без чувств, но, к счастью, ничего страшного не произошло, травма не будет иметь серьезных последствий. Я уехал сразу по окончании заседания, чтобы не мешать тебе радоваться в окружении семьи… Я горько пожалел об этом, но разве я смог бы тебя защитить, будучи прикованным к инвалидному креслу?

Улетай скорее, моя прекрасная, моя любимая Анжелина! Улетай подальше отсюда, чтобы я знал, что ты в безопасности. Я не буду искать встречи, щадя свое несчастное сердце. Эти цветы я сорвал сам, и пускай они расскажут тебе, как я тебя люблю.

Я попрошу твоего мужа устроить так, чтобы мы повидались с Анри перед вашим отъездом.

Преданный тебе,

Гильем

Пришло время перевернуть очередную страницу жизни… Когда они устроятся с Лозере, на протяжении многих месяцев не будет необходимости возобновлять свою практику. Анжелина подумала: как приятно будет проводить время с близкими, в покое и благости дожидаясь рождения ребенка, зачатого там, в старинном замке, где должен был бы вырасти Луиджи.

– Почему они не идут? – спросила она себя вслух.

Часы на церковной колокольне пробили пять пополудни.

Луиджи пообещал привести в больницу Анри. Они пришли к решению, что лучше сказать мальчику, что она заболела, тогда он не удивится, увидев ее в постели.

– Мой pitchoun! Мне не терпится его обнять! – добавила она.

Из просторного коридора донесся топот маленьких ножек, и веселый, тоненький голосок позвал:

– Мама! Мамочка, где ты?

– Большая дверь прямо перед тобой! – произнес совсем рядом низкий, с бархатными интонациями голос странника.

– Это он! Это мой pitchoun! – пробормотала, едва не плача, Анжелина. – Но как…

Толчок – и дверь распахнулась, пропуская в палату мальчика в матросском костюмчике, с напомаженными волосами.

– Мамочка!

Он подбежал к кровати, и его маленькое личико засветилось радостью.

– Мамочка? Анри, мой pitchoun

, мой родной! – Молодая женщина заплакала, прижимая сына к груди. – Я так по тебе соскучилась! Я так мечтала тебя обнять! И ты называешь меня мамой! Боже мой, какое сладкое слово! Но кто тебе сказал? Как? Господи, спасибо тебе! Спасибо!

Она принялась ласкать и целовать мальчика, потом отстранилась, чтобы им полюбоваться. И снова поцелуи…

– Ты – моя мамочка, я теперь знаю! – заявил Анри.

– А кто тебе сказал?

– Матушка! – ответил ребенок невозмутимо, и Анжелина улыбнулась сквозь слезы. – Только мне надо говорить ей «бабушка», а я забываю! И Луиджи тоже мне рассказал… Теперь он – мой папа, и у меня еще есть отец, который не может ходить, бедненький!

Анжелину растрогали слова мальчика и то, что все это означало. Она не знала, что сказать. Больше никаких секретов… Она стала матерью по-настоящему, едва прозвучало это магическое «мамочка». Но расспрашивать мужа Анжелина не стала, чтобы не разрушить очарование момента, – одного из самых незабываемых в ее жизни.

– Я так счастлива, мой хороший, что ты теперь знаешь, что я – твоя мама! У меня больше не было сил жить в разлуке с тобой. Мы никогда не расстанемся, пока ты не вырастешь совсем большой!

– Ты уже выздоровела? Ты так долго болела… И Спаситель тебя всюду ищет, так что дяде Жану пришлось запереть его в конюшне!

Мальчик все говорил и говорил. Как он любит Ан-Дао и Дьем-Ле. Как хочет поскорее получить сестричку, такую же маленькую и милую, как малышка юной аннамитки. Что дядя Жан шумный и большой, что Октавия часто плачет, а Мсье Туту совсем перестал слушаться… Утомившись, он прижался щекой к ее плечу и положил свою маленькую ручку туда, где билось сердце его матери.

– Я люблю тебя, мамочка!

И больше ничего не нужно было говорить. Задыхаясь от счастья, Анжелина стала тихонько его баюкать. Рассказав Анри правду, Луиджи и Жерсанда преподнесли ей самый ценный на свете подарок.

На площади с фонтаном, в тот же день, в семь пополудни

Альфред Пенсон в костюме из серой фланели, со шляпой-канотье на белокурых волосах, потягивал белое вино. Над кустами глицинии, затенявшими террасу таверны семейства Серена, жужжали пчелы. Заходящее солнце золотило коричневатую брусчатку площади, и по воде в чаше фонтана танцевали медного оттенка солнечные зайчики.