Ангелоиды сумерек

– Нисколько. Спереди чугунное рыло, сзади птичья клетка – и никакого комфортного обзора.

– Мари улыбнулась.

– Ты прав, пешком лучше. Тем более что остались пустяки.

Высокие серые дома с лепниной и колоннами сменились такими же, но попроще. Затем еще более простыми и низкими, среди которых возвышались совершенные гиганты: мегаполис не так давно был озабочен расселением приезжих и своего бурно плодящегося народа.

А потом камень и бетон резко оборвались. Перед нами простиралась та зеленая панорама, которую я мельком видел перед своей несостоявшейся смертью.

Или нет.

Мы уже были внутри огромного парка. Или лесопарка. Или просто – ручного леса.

Фронтир его зарос терновником, который был весь в мелких розовых цветах, и аромат их преследовал нас еще долго после того, как колючие ветви расступились перед Марией. Можно сказать, провожал до дома.

А дом стоял на небольшой поляне – тонкая, как волосы, и влажная после дождя трава подступала прямо к запертым ставням, ложилась на крыльцо и карабкалась на черепичную крышу, чтобы прорасти и там. Пока мы дошли, тренчи промокли до пояса. Дверь была забита свежеструганными досками наискосок, и этот андреевский крест ясно выделялся на фоне облупленного дерматина.

Мария вошла на подгнившее крыльцо и потянула дверь на себя. Та охотно открылась.

– Маскировка наивная, но если прибавить в ней чуточку гипноза, работает, – сказала в объяснение.

Внутри были сени с ведрами, тазами, горшками и замшелым деревенским рукомоем – по виду чайник с двумя носиками. Воздух тут был затхлый и слегка подванивал. Вторая дверь показалась мне слегка более обжитой, что ли. Мелкие цветные стёклышки были вставлены в частый переплет, ручка отполирована и согрета прикосновениями, снаружи у порога лежала довольно чистая тряпка.

А внутри на высоких полках жили книги.

Они плотно заставили всё пространство от пола до потолка, чуть прогнули собой полки и чуть выдались, выдавились наружу, как зерна спелого кукурузного початка.

И легли на подоконник баррикадой.

– Значит, верно, что вампиры могут видеть в темноте, – сказал я.

– Нет. Почему, ты думаешь, мы жжём в музее факелы и свечи? Для красоты, это верно, но не только. Глаза сумров чувствительны к свету, а кожа – к излучениям, но видим мы на кошачий манер, разве что зорче.

– Мне не говорили.

– А ты не спрашивал.

– Что тогда излучает здесь?

– Книги. Тысячи самых лучших на земле книг. Не просто хороших и гениальных. Но в самом деле светоносных.

– Это мы собирали?

– Нет, вот он.

Теперь я понял, что скомканная клетчатая материя на полу – старый плед с кистями, а длинный холмик под ним – человеческое тело.

Старик откинул покрышку с лица и попытался приподняться на локте, но не вышло.

– А, девочка. Моего крестника привела? Здравствуйте оба.

И на удивление звучный голос, и выражение светлых глаз, и даже совершенно седые волосы не создавали впечатления старости и болезни. А ведь он был почти полностью парализован.

– И вам того же, Георгий Валентинович. Как вы?

– Ползаю потихоньку. Ничего, пол твоими стараниями стал чистый. А то ведь бумажная пыль самая что ни на есть едучая. Так ты своего Павла книги привела смотреть или меня?

– И того, и другие.

– Думаешь наследника мне из него сотворить?

– Не сейчас и не вот так сразу, Гэ Вэ, – Мари как-то по-особенному улыбнулась.

– Ну что же, – вздохнул он. – Павел, ты ведь чувствуешь лучи. Выбери свою книгу, ладно? Вот как заводчики дают покупателю щенка выбрать из помёта: кто из них первый подойдет. Но не приласкается, а доверие окажет. Понял?

Я послушно повернулся к стеллажам. Вот удивительно – они звучали! На разные лады, тихо и настойчиво. Когда-то в детстве меня учили брать ноты прямо с листа – уроки сольфеджио были самыми для меня мерзкими. Потом, уже бросив казённую музыкалку, я догадался, что ноты могут входить в тебя так же просто и незаметно, как буквы на уличных вывесках, и именно это означает «свободно читать». Но кто сейчас был чтецом и кто – тем, кого читают? Я поворачивался вокруг своей оси, пытаясь уловить все эманации и пропустить их через себя.

– Книжный стан, – кивал за моей спиной Георгий Валентинович. – Хорошо темперированный клавир и отлично выплетенный канат.

Среди плеска и звонов один голос зазвучал ниже и сочнее прочих. Я протянул туда руку – и тёплый шагреневый корешок потянулся к ней, как морда большого пса.

– Выбрано, – сказал Гэ Вэ.

– Теперь что – взять домой и читать не торопясь?

– «Ни в коем случае: книги в буквальном смысле его жизнь», – быстро просигналила мне Мария. И потом:

– А ты попробуй перелить содержание в себя. «Как душу плюща и мою кровь». Это и есть ритуал посвящения.

– Будем надеяться, что книжка – не Мильтон с иллюстрациями Блейка и не Данте в интерпретации Сандро Боттичелли. Почтенные классики, но ужас как навязчивы и жадны до вашего брата, – рассмеялся Георгий.

Я не ответил – нечто светлое и неосязаемое вошло в меня и перелилось через край. А потом уплотнилось в мозгу и застыло твёрдым грецким орешком.

Книга снова задвинулась в ряд.

– Потом разберёшься, что это было. Переваришь. Девочка, выходит, ты снова одна?