Ангельский грешник

В отношениях с отцом теплоты не было. Ни у него, ни у Николеньки. Батюшка был добр, но в меру. Был занят по службе, надолго уезжал из дому. О жизни сыновей знал понаслышке, ни ему, ни брату не приходило в голову прибежать к нему в слезах как к матушке в спальню, прижаться к груди, излить душу.

Семейные предания сохранили подробности знакомства родителей, их не укладывавшийся в привычные рамки союз. Отец матушки, князь Николай Юсупов, личность неординарная, с характером вельможи екатерининских времен, после болезни старшей дочери упорно торопил с замужеством любимицу Зинушку уже тогда считавшуюся первой петербургской красавицей. Вся в отца, с независимым характером, княжна дала себе слово выйти только по любви, отказывала одному за другим соискателям. Шло время, отец нервничал, явился очередной жених, наследник болгарского престола принц Баттенберг, сопровождал его скромный офицер из дворцовой свиты, в обязанность которого входило представить гостя и откланяться. Тот, однако, медлил, не сводил пылкого взгляда с разливавшей у стола чай очаровательной княжны, она коротко на него глянула. Запели в небесах серебряные трубы, в отворенное окно влетел запыхавшийся Амур с натянутым луком, выпустил одну за другой стрелы, сердца молодых людей затрепетали, вспыхнули огнем: «Он!», «Она!». То была не знавшая сомнений и преград любовь с первого взгляда. Явившись на другой день с визитом молодой офицер, назвавшийся графом Сумароковым-Эльстоном, бросился едва она вошла в гостиную на колени, сказал, что любит ее и просит соединить с ним судьбу.

– Встаньте, граф, – сказала она пылая лицом. – Я согласна.

Пораженный решением дочери князь, видевший ее уже царицей Болгарии, перечить желанию любимицы, однако, не стал, дал скрепя сердце согласие на брак…

Доставшаяся в наследство матушке фамильная усадьба с обширным двором день-деньской кишела людьми. Многочисленной прислугой, приехавшими погостить родственниками, приживалами, странниками, любителями поесть задарма – на всех хватало вина, горячих кушаний, посуды, столового серебра. Стол по обыкновению держали открытым, сколько едоков соберется к обеду в точности не знали. Многие питавшиеся по нужде то в одном, то в другом достаточном доме являлись к трапезе целыми семьями. Одна богатая старуха-домовладелица (Феликс мысленно называл ее гусыней) ела принципиально только в гостях. Приезжала с опозданием, находила свободное кресло, хищно принюхивалась к кушаньям, говорила косясь на соседей:

– Волки сыты, теперь поем спокойно.

Милый родительский дом! Анфилады комнат, лестницы, переходы, таинственные закоулки, в которых хорошо и, вместе с тем, страшно находиться во время игры в прятки. Настоящей пещерой Лихтвейса был глубокий подвал с крепкими стенами не боявшийся пожаров и наводнений. За глухими дверьми сумеречные комнаты с запыленной мебелью, винные погреба, кладовые с коробками столового серебра, сервизов для званых вечеров, тщательно упакованными скульптурами и полотнами, которым не нашлось места в галереях и залах дворца. Бродя под гулкими сводами он воображал себя рыцарем Печального Образа из прочитанного недавно романа. В темницу его заманил и оставил на голодную смерть отвратительный и злобный соперник Дон Кихота Самсон Карраско, а вызволит, конечно, верный оруженосец Санчо Панса.

В бельэтаже, где помещались отцовские апартаменты, ему нравилась смежная с кабинетом, выходившая в сад мавританская зала, в которой можно было помечтать в одиночестве. Мозаика в ней была точной копией стен одной из зал Альгамбры. Посреди бил фонтан, вокруг него мраморные колонны, вдоль стен обтянутые персидским штофом диваны – мир сказок тысячи и одной ночи! Когда отца не было дома, он устраивал тут живые картины. Созывал слуг, сам наряжался султаном, нацеплял матушкины украшения, усаживался на диван, воображал себя кровавым сатрапом, а слуг рабами. Придумал однажды сцену наказания провинившегося невольника, роль которого исполнял лакей-араб Али. Приказал тому пасть ниц и просить пощады. Едва замахнулся кинжалом, отворилась дверь, вошел отец, закричал свирепо:

– Вон отсюда!

Вход в мавританскую залу с тех пор был для него закрыт.

Раз в неделю в доме появлялся модный петербургский учитель танцев мсье Троицкий. В костюме безупречной кройки, лаковых туфлях, белых перчатках, томный, жеманный, напомаженный, Вел их с братом в гостиную, выходил, слегка подпрыгивая, на середину, взглядывал выразительно на даму-аккомпаниаторшу за роялем.

– Повторяем за мной, – делал с первыми тактами музыки изящное вальсовое па. – И раз, и два, и три!