Ангельское личико

Марионетта собралась было возразить, но тут с ужасом заметила струйку крови, текущую из уголка рта матери. Кашель становился все громче и безудержнее. Марионетта в страхе отступила, тут появилась еще сестра и принялась задергивать занавески вокруг кровати.

— Выйдите из палаты, — велела ей сестра. — Мы вас позовем.

Последняя занавеска задернута. Девушка все не уходила и слышала голос матери, обращающейся к ней между приступами кашля.

— Будь похожей на твою бабушку, — говорила она. — Следуй своему сердцу, а не разуму!

— Да, мама! — У Марионетты возникло ужасное предчувствие, что она прощается с матерью, что это последний раз, когда она ее слышит.

— Не будь такой слабой, как твои братья! Не проявляй слабость только потому, что мужчины станут называть тебя прекрасной… — Ее голос стихал. — И присмотри за моим маленьким Марио!

— Мама! — крикнула Марионетта, стараясь сдержать рыдания.

Из-за занавесок выскочила обеспокоенная сестра. Она твердой рукой взяла девушку за плечо и заставила выйти из палаты.

— Побудьте здесь, — мягко произнесла она. — Сейчас вы ей ничем не поможете.

Как в тумане стояла Марионетта посреди тихого холла, слишком потрясенная, чтобы плакать. Она все еще сжимала куклу, сделанную в далеких краях для ее бабушки, а в голове продолжали звучать слова матери: «Следуй своему сердцу, а не разуму!..»

Похоронили Франческу Перетти без лишнего шума. Марионетте казалось, что все это страшный сон, настолько велико было ее отчаяние. Никогда в жизни она еще не испытывала такого сильного чувства одиночества. Мамы нет! Мамы, которая, несмотря на бесконечный тяжелый труд в кафе, всегда находила время заботиться о ней и братьях. Теперь мама ушла, и девушка с тяжелым сердцем понимала, что ее собственная юность навсегда осталась позади, что надо забыть о своих мечтах стать медсестрой. Ей теперь придется заменить мать в кафе, работать вдвое больше, чем раньше, да к тому же взять на себя и все домашние заботы, которые так долго лежали на плечах никогда не жаловавшейся матери: готовить, стирать, гладить, штопать и чистить…

Неудивительно, что в этот августовский вечер Марионетта радовалась, что ей удастся впервые после смерти матери куда-то выйти. Правда, она всего лишь собиралась попить чаю с Сильвией, но это будет благословенный час без окриков: «Два чая сюда, мисс!» и жалоб на отсутствие цукатов в торте. Прошло две недели, как завершились Олимпийские игры,[9] толпы гостей наконец схлынули. Отец, заметив бледность дочери, похлопал ее по щеке и сказал:

— Пойди погуляй, подыши воздухом, дочка! Твое лицо отпугивает посетителей! — Хорошо, что он не обратил внимания на то, как спустя несколько минут Марионетта договаривалась по телефону с Сильвией о встрече, иначе мог бы и передумать…

Было около шести часов, странное межвременье в Сохо, когда ночные клубы еще не открылись, а дневные питейные заведения освобождались от своих завсегдатаев-алкоголиков, которые болтались теперь на улице или заходили в кафе, чтобы слегка протрезветь перед посещением своего любимого клуба. Многих из них Марионетта знала в лицо: одноногий карточный фокусник, обычно работающий рядом с кондитерской мадам Валери, пока его не прогоняли усталые полицейские; Сюзанна Менлав, визгливая и вечно пьяная, валяющаяся, как правило, у кабака «Йорк минстер» в ожидании, когда кто-нибудь из добросердечных прохожих не погрузит ее в такси. Поговаривали, что Сюзанна великолепный художник, но Марионетта никак не могла взять в толк, когда же она бывает достаточно трезвой, чтобы рисовать. Болтались там и подозрительные личности со свертками под мышкой, которые старались избегать встречаться с Марионеттой взглядами. Они торговали тем, что монахини из монастыря Святого Патрика называли «гадостью», хотя девушка слабо представляла себе, о чем идет речь. Когда она спрашивала, Антонио с таинственным видом качал головой, покровительственно похлопывал ее по плечу и говорил:

— Поверь мне, тебе лучше этого не знать…

Разумеется, Марионетта ни с кем из этой публики не разговаривала, хотя и помахала переходящему дорогу торговцу луком, а также поздоровалась с некоторыми уличными продавцами, которые стояли за своими прилавками на рынке на Руперт-стрит. То был рабочий люд Сохо (она сама принадлежала к нему) — невидимая армия, поднимающаяся на заре и без устали работающая в этом странном заманчивом уголке Лондона, чтобы прокормить семью и свести концы с концами. Пьяницы, забулдыги, искатели приключений, представители богемы — их было немного; они напоминали людей из другого племени, вторгнувшихся на чужую территорию и решивших там остаться. Но те и другие относились друг к другу с уважением. Ведь иначе нельзя было выжить.

У подъезда их дома Марионетту ждала Сильвия, свеженькая и симпатичная, в новом бледно-лиловом платье.

— Привет! Что ты здесь делаешь? — удивленно спросила Марионетта. — Я же сказала, что поднимусь в вашу квартиру.

Сильвия взяла ее под руку и потащила на Брюер-стрит.

— Мы попьем чаю где-нибудь еще. Я угощаю!