Ангелы-хранители

Радиостанции патрульных машин наполняли горячий ночной воздух звуками шифрованных переговоров, полицейским жаргоном, шипением и треском помех — у Лема было такое впечатление, что весь мир поджаривается на огромной космической сковородке.

Перед домом на треногах были расставлены переносные софиты для освещения места работы следственной бригады, и Лем почувствовал себя актером на огромной сцене. Ночные насекомые чертили воздух и трепетали вокруг ярких огней, отбрасывая увеличенные тени на пыльную землю.

Наступая на свою гигантскую тень, Лем пересек двор и вошел в дом. Внутри, как и снаружи, все было залито яркими лучами софитов. Белые стены отражали ослепительный свет. Бледные и вспотевшие от невыносимой жары, в этом море света двигались двое молодых полицейских, люди из патологоанатомической службы и, как обычно, сосредоточенные сотрудники из научной службы.

В глубине дома два раза подряд полыхнула вспышка фотоаппарата. В холле было полно народу, поэтому Лем через гостиную, столовую и кухню прошел в заднюю часть дома.

В комнате для завтраков стоял Уолт Гейнс, едва различимый за сиянием софитов с надетыми блендами. Было видно, однако, что его душат одновременно ярость и горе. Известие о гибели сотрудника, очевидно, застало его дома, поскольку на нем были старые кроссовки, мятые, военного образца брюки и рубашка с короткими рукавами в красно-коричневую клетку. Несмотря на большие габариты, бычью шею и мускулистые руки, одеяние Уолта и его согбенная поза придавали ему вид брошенного ребенка.

Из комнаты для завтраков Лем не мог рассмотреть, что находится в прачечной, поскольку обзор заслоняли сотрудники криминалистической лаборатории. Он произнес:

— Мне очень жаль, Уолт. Очень жаль.

— Его звали Тил Портер. Мы с его отцом, Редом Портером, дружим двадцать пять лет. Ред уволился только в прошлом году. Как я скажу ему об этом? Господи. Поскольку мы друзья, то это придется сообщать именно мне. Такое дело никому не перепоручишь.

Лем знал, что Уолт всегда сам шел домой к семьям своих погибших сотрудников, сообщал им горестное известие и делил с ними первые, самые тяжелые минуты.

— Могли погибнуть двое, — сказал Уолт. — Второй вряд ли оправится от потрясения.

— А что… с Тилом?

— Выпущены кишки, как у Далберга. Обезглавлен.

«Аутсайдер, — подумал Лем. — Теперь уже сомневаться не приходится».

Внутрь помещения налетели ночные мошки и бились о стекло прожектора, у которого стояли Лем и Уолт.

Сдерживая ярость, Уолт сказал:

— Голову… так и не нашли. Как я скажу его отцу об этом?

Лем промолчал.

Уолт гневно посмотрел на него.

— Теперь ты не имеешь права отстранять меня от расследования. Теперь, когда один из моих людей мертв.

— Уолт, наше управление работает в обстановке секретности. Черт возьми, но даже число платных агентов держится в секрете. Твое же ведомство находится в центре внимания прессы. Для того чтобы знать, что делать, твои сотрудники должны точно знать, что нужно искать. А это означает, что большая группа людей получит доступ к секретной информации.

— Твои-то люди все знают.

— Да, но мои сослуживцы давали подписку о неразглашении, прошли тщательную проверку и умеют держать язык за зубами.

— Мои тоже не трепачи.

— Я уверен в этом, — осторожно сказал Лем. — Я уверен, что они не болтают в неслужебной обстановке об обычных делах. Но это дело уникальное. По этому все должно оставаться в одних руках.

Уолт сказал:

— Мои люди тоже могут дать подписку.

— А проверка? Нужно будет проверить всех, даже простых клерков. На это уйдут недели или даже месяцы.

Бросив взгляд в сторону столовой, Уолт заметил Клиффа Соамса и агента УНБ, которые разговаривали с двумя полицейскими.

— Ты начал расследование, как только прибыл сюда? Даже предварительно не переговорив со мной?

— Ага. Мы должны быть уверены: твои люди понимают, что не имеют права ни с кем говорить об увиденном здесь сегодня, даже со своими женами. Мы каждому сотруднику объясняем соответствующие федеральные законы, предусматривающие наказание вплоть до тюремного заключения.

— Опять мне тюрьмой грозишь? — сказал Уолт, но на этот раз без юмора, который присутствовал в их разговоре после посещения Трейси Кишан в больнице.

Лем был расстроен не только гибелью полицейского, но и тем, что в их отношения с Уолтом теперь был вбит клин.

— Я не хочу никого сажать. И поэтому хочу, чтобы все понимали, какие могут быть последствия.

— Ну-ка, выйдем, — скривившись, сказал Уолт.

Выйдя наружу, они подошли к патрульной машине, стоявшей перед домом. Уолт сел на водительское место, а Лем рядом с ним.

— Подними стекла, чтобы можно было спокойно разговаривать.

Лем было запротестовал, говоря, что они задохнутся, но, взглянув на Уолта, понял: достаточно небольшой искры, чтобы он взорвался. Поэтому не стал спорить и поднял стекло.

— О'кей, — сказал Уолт. — Мы здесь одни. Не начальник управления УНБ и не шериф. Простые старые друзья. Приятели. Давай рассказывай.

— Черт возьми, Уолт, я не имею права.

— Скажи мне все, и я отстану. Больше не буду вмешиваться.

— Ты все равно не можешь участвовать в этом деле. Тебе не положено.