Ангелы на каждый день

Мария посыпает мясо солью, приперчивает его и откладывает в сторону; в металлическую миску с мясным фаршем ловко разбивает яйцо и добавляет петрушку.

— Куда все исчезло? — восклицает Илмут. — Где ее надежды, ее решительность? Где вся ее энергия?

— Постепенно разрядилась, как батарейка.

— Куда исчезла ее любовь?

— Любовная лодка разбилась о быт, написал Маяковский в прощальном письме.

Я думаю о Кареле и Зденеке.

— Мария не верит в ангелов, правда?

— Нет, но это не так важно.

— А что важно?

— Неочерствелое сердце.

— А у нее такое?

— Не знаю, Илмут. Возможно, она разочарована.

— В Кареле?

— Вообще в жизни. Она разочарована. Четверть века заботилась о сыне — и вдруг появляется замужняя дама с двумя детьми и разлучает ее с ним.

— Мне ее жалко.

— Мне тоже, Илмут.

Мария вытирает руки о фартук. Пение по радио прекращается.

— Сегодня мы обсуждаем весьма деликатные темы, — игриво вещает модератор. — Мы спрашиваем, нравятся ли чешским женщинам мужчины с зачесом и нравятся ли мужчинам выбритые женщины?

Мария подходит к телефону, Набирает номер, но не может дозвониться.

— Я скажу так: я не педофил! — сообщает слушатель Ладя.

— Идиоты, — говорит Мария и с отвращением бросает

трубку.

21. Эстер

Ровно в три часа она подъезжает к маленькой стоянке у здания автошколы. Карел выходит из конторы, застенчиво передаёт ей ключи от машины и просит ее две минуты подождать: у него еще кое-какие дела.

— Хорошо, — говорит Эстер.

Сегодня они в десятый — и в последний — раз едут вместе. Эстер с удивлением чувствует, что будет скучать по этому милому коренастому пятидесятилетнему человеку. Сказать об этом Иогане она не решается. Выпитое вино еще даст о себе знать, но она надеется, что машину автошколы полицейские не остановят или, по крайней мере, не заставят ее дохнуть в трубку. Карел возвращается.

— Наши занятия завершаются поездкой за урной, — усмехается Эстер. — Вам еще не случалось такое переживать?

— Нет. Но это неважно.

Этот инструктор прежде всего привлек ее своей застенчивой уверенностью. Он робок, но спокоен и вежлив. Она знала, что он никогда не произнесет ни одной из тех непристойных фраз, которые доводилось в автошколе слышать Иогане. “Ну, тетя, вы так дергаете этим рычагом, точно взбиваете кнедлики!” И тому подобное. Карел по большей части молчит, но тишина в машине доброжелательная. Она это чувствует. Если он и заговорит, то в основном о машинах, о движении в Праге или об изжоге — он знает, что она врач. Черный юмор, конечно, ему недоступен.

— Мы могли бы послезавтра забрать мужа в Страшнице? — спросила она его в конце прошлой поездки.

— Само собой.

— Мужа в урне

, если точнее.

Он покраснел, как школьник. Не знал, что и сказать.

— Простите, я не хотела смущать вас.

— Я не думал, что вы...

В растерянности он умолк.

— Ну что вы, — засмеялась она, — относитесь к этому проще.

Вот так всегда, подумала Эстер: самый близкий из семьи покойного в конечном счете утешает того, кто вообще его не знал.

В Вршовицах по ее просьбе они еще тренируются в парковке. Здешние улицы Эстер всегда путает: Новгородская, Украинская, Минская... Они проезжают мимо матери с ребенком-олигофреном, цыганочки лет двенадцати с сигаретой во рту и растрепанной старухи в криво застегнутом болоньевом плаще. Запыленные, неумело оформленные витрины пустых, хотя и открытых, магазинчиков. Жизнь — удивительное дело, думает Эстер.

В начале августа, когда, не переставая, шел дождь, она несколько раз одиноко проходила здесь. Июль, напротив, стоял жаркий и солнечный. Первое лето молодой вдовы — надо ли что добавлять к этому? В квартире нельзя было дышать, а поехать в бассейн не хватало сил — она не выносила веселого гомона, откровенных мужских взглядов. Однажды попробовала, но по прошествии двадцати минут уехала домой.