Ангелы с плетками

Узкий луч солнца упал на Анджелу, и влажная волосатая плоть вдруг заблестела на свету. Ощутив тепло, кузина очнулась от грез. Схватив мою голову, она вставила ее себе между ног и принялась тереться о мое лицо, засовывая мой нос в свое зияющее отверстие: я стала задыхаться, и пришлось открыть рот. Анджела направляла мою голову туда, где ей хотелось почувствовать мой язык, заставляя меня двигаться то быстрее, то медленнее и приказывая покусывать заостренный гребешок, который так любит ласкать Кеннет. Как и в прошлые разы, струи горячей жидкости хлынули, казалось, отовсюду одновременно и залили мне лицо. В страхе я начала сопротивляться, заявив, что если она не отпустит меня, на платье останутся пятна. Анджела тотчас встала и, схватив игрушку, которую уронила на траву, задрала на мне платье и завязала пояс у меня на бедрах. Она велела мне прислониться к валуну, а потом запрокинула мне голову и поджала мои ноги, так что я до предела выгнулась, а омерзительная штука торчала прямо у меня из живота, огромная и негнущаяся, слегка покачиваясь от малейшего движения, — вся такая отталкивающе безжизненная. Вряд ли я смогла бы долго оставаться в этой неестественной позе. У меня болели все части тела, растянутые до немыслимой степени. Но не успела я распрямиться, как Анджела уже взгромоздилась сверху, обхватив меня коленями, точно сидела на лошади. Схватив орудие, она приподнялась и медленно вставила его, пока оно полностью не скрылось из вида, а ее ягодицы улеглись на парочку белесых поддельных яиц. Анджела немного посидела, не шевелясь, а затем медленно начала вертеться, будто волчок, упираясь ступнями, и ее ноги мелькали перед моим лицом при каждом повороте. Наверное, она сделала их около двадцати. Скорость постепенно нарастала, пока, наконец удовлетворившись, Анджела не повалилась вперед у меня между ног, причем штука по-прежнему оставалась внутри нее, слегка испачканная у основания кровью. Спина у меня болела так, словно сломался хребет. Не задумываясь о последствиях, я из последних сил приподняла ее ягодицы, и елда со всасывающим звуком выскочила. Анджела застонала и беспорядочно, вслепую стала хвататься за нее, пытаясь снова вставить во влагалище, но, почувствовав жжение разодранной плоти, вздрогнула и вскрикнула от боли. Слезши с меня, она велела мне встать и готовиться к обратному пути. Но я не могла пошевелиться. Все тело превратилось в один сплошной синяк. Взяв под мышки, она поставила меня на ноги, но боль в спине была такая сильная, что я не могла стоять и грудой повалилась к ее ногам. Анджела сняла с меня мое нелепое облачение и надела платье поверх моего мокрого нижнего белья. Кажется, она впервые в жизни испугалась: когда кузина приказывала мне встать, ее настойчивый голос дрожал. Видя, что я лежу неподвижно, она прибегла к угрозам, но они оказались бесполезными. Я сказала: что бы она ни делала, я не смогу дойти до дома, пока не отдохну. Поэтому она опустилась рядом со мной на колени и ловко размяла мне все члены. Развязав корсет, растерла мне поясницу — тогда боль ослабла, и я наконец смогла с трудом встать на ноги. За пару секунд Анджела привела меня в порядок, причесала и, обняв за талию, поддерживала, пока я не набралась достаточно сил, чтобы идти самостоятельно. Когда мы добрались до лужайки, бледные, но спокойные, она уже стала самим олицетворением смиренной невинности.

Мне едва хватило сил, чтобы плюхнуться в кресло на лужайке, и я сделала вид, будто увлечена крокетом, в который играли Кеннет и Урсула.

Компресс уже остыл, и мне очень некомфортно.

Но разве я не должна пострадать за свою ложь? Один мучительный вопрос не дает мне покоя: долго ли еще удастся ускользать от Кеннета?

Я не могу оставаться здесь весь день. Придется сказать дорогой доверчивой мисс П., что зуб перестал болеть. Иначе мама пошлет за доктором Хантом, и тогда все вскроется. Моя дорогая, богобоязненная мамочка даже представить себе не может, в какие бездны разврата я пала!

Если б я только подхватила какую-нибудь жуткую заразную болезнь, чтобы меня посадили на карантин! Я уже почти утратила веру в Божье заступничество и сомневаюсь, что зло всегда наказуемо.

Да что я такое пишу? Докатилась до богохульства!

О, я буду жестоко наказана за свои слова.

Как ни странно, дневник стал моим единственным настоящим другом, несмотря на то, что я вынуждена описывать в нем такие ужасные и гнусные вещи. Ведь, помимо этого, я не могу думать ни о чем другом. Хотя вчера я пережила великие страдания, тело мое не осквернено. Слабое утешение… но оно меня все же успокаивает.

Кеннет делает вид, будто ему нравятся смехотворные ухаживания Урсулы и ее непрестанная болтовня. Я пишу «делает вид», поскольку заметила, как он пару раз подмигивал Анджеле, пока Урсула не видела, и Анджела в ответ улыбалась ему и качала головой. Понятия не имею, что они задумали, но что-то явно назревает.