Ангелы террора

— Пусть вас это не тревожит, — небрежно сказал хозяин. — У меня в достатке свободных средств, как-нибудь потом разочтемся. Тем более, что Шура просит не скупиться в расходах для вашей безопасности.

Такая трогательная забота Александра Ивановича о своем далеком потомстве меня умилила.

Вскоре к нам с Ильей Ильичем в гостиной присоединились женщины, после ужина хлопотавшие на кухне. Как я догадался, ограничивая общение с внешним миром, хозяин не держал другого штата прислуги, кроме Анны Ивановны и дворника-истопника, которого я еще не встречал.

Моя новая одежда вызвала у женщин повышенный интерес. Аннушка даже обозвала меня «красавчиком», на что я явно не тянул. Вечер, за общими незначительными разговорами, взаимным подтруниванием, спонтанными воспоминаниями проходил по-семейному уютно. Красивая керосиновая лампа теплым, живым огнем освещала стол, покрытый плюшевой скатертью. Илья Ильич принялся рассказывать забавные истории времен своей военной службы; Анна Ивановна с улыбкой его слушала, вышивая на пяльцах гладью салфетку; Татьяна Кирилловна устроилась в уголке кресла и в паузах, возникающих в разговоре, пыталась пропагандировать толстовское учение о непротивлению злу насилием. Короче говоря, все это было для меня непривычно, мило, старомодно, но интересно.

В двенадцатом часу ночи домоправительница намекнула, что пора бы и ложиться. Моя резвая девица восприняла предложение идти спать (после того, как мы продрыхли весь день) с таким завидным энтузиазмом, что вызвала понимающие улыбки хозяев. Все пожелали друг другу покойной ночи и разошлись по своим комнатам.

Мы с Раскиной впотьмах поднялись по лестнице к себе на второй этаж. Я зажег шведскую спичку и засветил керосиновую лампу. Татьяна Кирилловна потерянно бродила по комнате, машинально поправляя и без того аккуратно разложенные по столикам и комоду вышитые салфетки.

— Вы хотите спать? — бесцветным голосом спросила она, не глядя в мою сторону.

— Ты долго будешь мне «выкать»?

— А вы не обидитесь, если я перейду на «ты»?

— «Пустое „Вы“ сердечным „Ты“ она, обмолвясь, заменила», — прокомментировал я ее странный при наших отношениях вопрос. — Давно пора.

— Ты хочешь спать? — повторила девушка тем же тоном, но поменяв местоимение.

— Хочу, — признался я, — только не один, а с тобой! Раздевайся и иди ко мне.

— Вы, ты, наверное, считаешь меня легкомысленной и легкодоступной девицей? — спросила Татьяна Кирилловна. — Это совсем не так, просто, я, кажется, очень сильно…

Я не дал ей договорить и закрыл рот долгим поцелуем. Мы стояли посередине комнаты и целовались. Я чувствовал ее нежное, гибкое тело, вкус губ, еще неопытных, но послушных и жадных. Остриженные, тонкие волосы девушки пахли лавандой и туалетным мылом, они мешали мне, когда я целовал ее шею и подбородок. Татьяна Кирилловна запрокидывала голову подставляя моим губам все новые места, и тесно принималась ко мне грудью и животом. Я просунул ногу между ее ногами, сжал своими бедрами ее бедро и, целуя, начал гладить спину.

— Еще, еще, — шептала она, когда ее губы отрывались от моих губ. — Ах, как сладко! Как сладко!

Мне было так хорошо, что я намеренно оттягивал продолжение. Нас обоих уже била нервная дрожь, а я все продолжал стоя ласкать ее лицо, шею, плечи. Девушка конвульсивно сжимала своими бедрами мою ногу, чуть заметно, обманывая то ли меня, то ли себя, двигалась вверх-вниз. Ее ягодицы под моей ласкающей ладонью делались то твердыми, то пленительно мягкими. Я уже почти не контролировал ситуацию, сам находясь в полуобморочном состоянии.

— Я хочу! Хочу, чтобы ты сделал мне больно! — задыхаясь, попросила Таня. — Ну, пожалуйста, пожалуйста!

Я понимал, какой боли хочет она, но вместо этого только сильно сжал ее тело, так, что ей стало трудно дышать. Потом подхватил на руки и положил поперек широкой постели. Таня была почти без сознания, она лежала, запрокинув голову, с крепко зажмуренными глазами и пыталась развести ноги. Узкая длинная юбка мешала ей, и она изгибалась, подгибала ноги в коленях, сжимая и комкая руками покрывало.

— Тихо, тихо, моя хорошая, — шептал я. — Это наша первая настоящая ночь.

Я медленно сжимая в ладонях запястья, расшнуровал и снял высокие ботинки. Маленькие ножки в шелковых чулках подрагивали в моих руках.

На озаренный потолокЛожились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,Судьбы скрещенья.И падали два башмачкаСо стуком на пол,И воск слезами с ночникаНа платье капал.

Я гладил ее лодыжки и ступни, постепенно пробираясь вверх к расслабившимся икрам. Вместе с моими руками все выше поднимался подол юбки, обнажая затянутые в тонкие чулки ноги. Тьму таинственную и желанную пытались рассеять инстинктивно раздвигающиеся бедра, но юбка и я мешали им разойтись в стороны. Дюйм за дюймом скользила ткань, наконец, обнажив две круглые коленки, выразительные и беспокойные.