Англия. Иностранец ее Величества

По употреблению отдельных слов. Например, термином «toilet» («туалет») в Британии в приличном обществе лучше не пользоваться. Почему-то это считается низкопробным и вульгарным. (Хотя иностранцу, конечно, простят.) В общении со средним классом лучше сказать «lavatory». Но, в свою очередь, такое слово среди публики попроще может рассматриваться как знак социального снобизма (и отчасти это так и есть). Какой-нибудь полушутливый «джентс» «м» и, соответственно, «лейдиз» «ж», или даже «лу» сойдут, пожалуй, в любой компании. Распространен «мещанский» эвфемизм — «bathroom

» (ванная комната). А еще красивее — выразить желание «истратить пенс». Это всем понравится.

В британской прессе можно часто встретить сетования по поводу «классовых перегородок», авторы таких статей считают, что это тяжелый пережиток, мешающий стране двигаться вперед. Отчасти это, наверное, правда, но исторически мне кажется, все было не так черно-бело.

Как ни парадоксально это звучит, обостренное классовое сознание было тесно связано с высокой социальной мобильностью британского общества, которой могли бы позавидовать почти все остальные западноевропейские страны (не говоря уже о восточноевропейских).

Элита отбирала для себя талантливых людей из нижних слоев. Сначала из буржуазии, а потом научилась зачерпывать и пониже. Причем начиналось это с детства, когда продемонстрировавшие высокие способности дети бедняков могли получить блестящее образование в так называемых грамматических школах.

Название это историческое, даже архаичное. Их так нарекли в Средние века, потому что там изучали латынь — с особым упором на грамматику. Потом, постепенно, программа их стала расширяться, включая в себя сначала другие языки, а потом и все остальное. Но с самого начала у грамматических школ были две главные особенности: во-первых, они прямо открывали дорогу в университет, даже как бы считались университетским придатком, своего рода подготовительным факультетом. И, во-вторых, значительное число мест в таких школах отводилось бедноте, но бедноте способной и стремящейся к знаниям. Из грамматических школ вышли и Ньютон, и тот же Уильям Харви, а также множество других английских кулибиных и Ломоносовых, видных деятелей в самых разных областях (не говоря уже о Маргарет Тэтчер).

Недавно мне пришлось иметь дело с одним агентством по торговле недвижимостью. Уже через минут пять разговора с подтянутым, совсем молодым еще сотрудником я начал подозревать, что имею дело с выпускником грамматической школы. Уж очень четко, ясно, немногословно, но абсолютно точно формулировал он мысли, с полуслова схватывая, все, что имел в виду собеседник. Какая-то такая особая, стальная дисциплина мысли и слова. Джентльмену всего двадцать шесть лет, но он уже назначен шефом регионального отделения крупного английского агентства. Но с таким CV — грамматическая школа плюс экономический факультет университета — у него не будет проблем с работой. Даже в самый разгар кризиса такие специалисты нарасхват.

Типичный продукт грамматической школы старшего поколения — друг нашей семьи Питер Флауэрдэй.

(Да, вот такие бывают английские фамилии — Цветочный день, или День цветов!) Тот самый, что, выйдя на пенсию, изучает русский язык.

Питер знает все про добычу и торговлю природным газом. И даже на пенсии он тоже все еще нарасхват. То доклад попросят подготовить аналитический, то на международной конференции выступить, то еще что-нибудь. Только успевай поворачивайся. Хорошо, что у Питера еще много сил и энергии.

Многие поколения его предков были рабочими. Он помнит, как ребенком слышал от деда, который, желая выразить свое негодование, говорил про кого-то: «Ну теперь этого типа только в работный дом (Work House)

остается послать». Термин этот теперь безнадежно устарел, но англичане знают его по учебникам истории. И еще что-то типа генетической памяти живо в народе, такой это был ужас.

В работные дома попадали те, кто не только не мог учиться, но и у кого руки не с той стороны были привинчены. То есть неспособные ни на умственный, ни на квалифицированный физический труд. Правда, в годины кризисов туда временно могли угодить и рабочие более высоких категорий, но у них оставалась надежда оттуда вырваться.

Словом, попасть в работный дом — это было самое ужасное, что только могло случиться с рабочим, но наделенным чувством собственного достоинства человеком.

Это было место, где работали обреченные на вечную нищету люди — не намного лучше каторги. Их использовали на самой черной, самой неблагодарной и неприятной работе и платили за нее сущие пенсы.