Английский язык с Ф. Баумом. Волшебник Изумрудного Города

The sun and wind had changed her, too (солнце и ветер изменили и ее тоже). They had taken the sparkle from her eyes (они забрали блеск из ее глаз = они лишили ее глаза блеска; sparkle — искорка; блеск, сверкание) and left them a sober gray (и оставили их неяркого серого /цвета/; to leave — уходить, уезжать; оставлять в каком-либо положении или состоянии; sober — трезвый; неяркий, спокойный /о цвете/); they had taken the red from her cheeks and lips (они забрали румянец ее щек и красноту ее губ; red — красный цвет, краснота), and they were gray also (и они также были серыми). She was thin and gaunt (она была худая и костлявая), and never smiled now (и теперь никогда не улыбалась). When Dorothy, who was an orphan, first came to her (когда Дороти, которая была сиротой, впервые приехала к ней), Aunt Em had been so startled by the child's laughter (Тетушка Эм была настолько напугана смехом девочки: «ребенка») that she would scream and press her hand upon her heart (что вскрикивала и прижимала /свою/ руку к /своему/ сердцу /каждый раз/; scream — вопль, пронзительный крик; to scream — пронзительно кричать, вопить) whenever Dorothy's merry voice reached her ears (когда веселый голосок Дороти долетал до ее ушей;

to reach — протягивать, вытягивать; доходить, достигать слуха); and she still looked at the little girl with wonder (и она все еще глядела на маленькую девочку с удивлением) that she could find anything to laugh at (что та могла найти над чем посмеяться: «найти что-то, /чтобы/ посмеяться над /этим/»).

young [jAN], sober ['squbq], gaunt [gO:nt], laughter ['lQ:ftq]

When Aunt Em came there to live she was a young, pretty wife.

The sun and wind had changed her, too. They had taken the sparkle from her eyes and left them a sober gray; they had taken the red from her cheeks and lips, and they were gray also. She was thin and gaunt, and never smiled now. When Dorothy, who was an orphan, first came to her, Aunt Em had been so startled by the child's laughter that she would scream and press her hand upon her heart whenever Dorothy's merry voice reached her ears; and she still looked at the little girl with wonder that she could find anything to laugh at.

Uncle Henry never laughed (дядюшка Генри никогда не смеялся). He worked hard from morning till night (он много работал с утра до ночи; hard — сильно, интенсивно; настойчиво, упорно; to work hard — много работать) and did not know what joy was (и не знал, что такое радость). He was gray also (он тоже был серым), from his long beard to his rough boots (от длинной бороды до грубых ботинок), and he looked stern and solemn (и выглядел он суровым и серьезным), and rarely spoke (и говорил редко).

It was Toto that made Dorothy laugh (именно Тото заставлял Дороти смеяться; to make smb. do smth. — заставлять, побуждать кого-либо делать что-либо), and saved her from growing as gray as her other surroundings (и уберег ее от того, чтобы она стала такой же серой, как все ее окружение;

to save — спасать; уберегать; to grow — произрастать, расти; делаться, становиться; surroundings — окрестности; среда, окружение). Toto was not gray (Тото не был серым; ср.: gray — серый; мрачный, безрадостный); he was a little black dog (он был небольшим черным псом = это был маленький черный песик), with long silky hair and small black eyes (с длинной шелковистой шерстью и маленькими черными глазками; hair — волосы; шерсть /собаки, кошки и т. п./) that twinkled merrily on either side of his funny, wee nose (которые весело поблескивали с каждой стороны = по сторонам его забавного крошечного носа; twinkle — мигание; огонек, блеск в глазах; to twinkle — блестеть, сверкать

). Toto played all day long (Тото играл весь день напролет), and Dorothy played with him (и Дороти играла вместе с ним), and loved him dearly (и нежно его любила).

joy [dZOI], beard [bIqd], rough [rAf], solemn ['sOlqm], surrounding [sq'raundIN]

Uncle Henry never laughed. He worked hard from morning till night and did not know what joy was. He was gray also, from his long beard to his rough boots, and he looked stern and solemn, and rarely spoke.