Английский пациент

Морской госпиталь располагался вдоль побережья в кабинках для купающихся, которыми пользовались в начале века. Когда было жарко, старые зонты Кампари снова, как и раньше, водружались в свои гнезда на столиках, и раненые в бинтах и повязках сидели под ними, вдыхая свежий морской воздух. Кто медленно беседовал, кто просто молча смотрел на море, а кто болтал без умолку. Обгоревший пациент заметил молодую медсестру, которая отличалась от других. Ему была знакома эта мертвенность во взгляде живых глаз, и он сразу понял, что девушка сама нуждалась в лечении. Когда ему было что-то нужно, он обращался только к ней.

Его снова допрашивали. Все указывало и подтверждало, будто он англичанин, за исключением того факта, что он обгорел до черноты, и это не устраивало офицеров-контрразведчиков.

Они спросили его, где находились войска союзников в Италии, и он сказал, что, как предполагает, они взяли Флоренцию, но были остановлены среди холмов и городков севернее. «Готическая линия».

— Ваши дивизии застряли у Флоренции и не могут пройти опорные пункты, к примеру, в Прато и Фьезоле, потому что немцы засели на виллах и в монастырях и прекрасно защищены. Это старый прием — крестоносцы совершали такие же ошибки в походах против сарацинов. И так же, как им, вам нужно взять эти города-крепости. Но они никогда не сдавались, только во времена эпидемий чумы или холеры.

Он говорил, перескакивая с одной мысли на другую, чем доводил их до бешенства, потому что они так и не смогли понять до конца, кто он: друг или враг.

И вот сейчас, несколько месяцев спустя, близ деревни в холмах к северу от Флоренции, на вилле Сан-Джироламо, в комнате, похожей на зеленую беседку, которая стала его спальней, он лежит на постели, словно статуя мертвого рыцаря в Равенне.[45] Он говорит отрывками про города-оазисы, про последних Медичи, о стиле прозы Киплинга, о женщине, которая его кусала… А в его книге «Истории» Геродота издания 1890 года есть вставные фрагменты — карты, дневниковые записи, пометки на разных языках, абзацы текста, вырезанные из других книг. Единственное, чего не хватает, — его имени. До сих пор нет никакого ключа к разгадке того, кто он на самом деле, — ни имени, ни звания, ни принадлежности к дивизии или эскадрилье. Все записи в этой книге сделаны до войны, в пустынях Египта и Ливии в 1930-е годы, пересыпаны сведениями об искусстве наскальной живописи и отсылками то к галереям, то к заметкам из журналов — и все это одним и тем же, должно быть, его собственным мелким почерком.

— А вы знаете, что среди флорентийских мадонн нет брюнеток? — говорит он Хане, когда она склоняется над ним.

Он уснул со своей книгой в руках. Хана берет ее и кладет на маленький столик рядом с кроватью. Не закрывая книгу, она приостанавливается и читает, давая себе обещание не переворачивать страницу.

* * *

Май 1936.

«Я прочитаю вам стихотворение», — объявила жена Клифтона своим, официальным голосом, таким же бесстрастным, какой и она сама казалась, если вы не были близки с ней. Мы были в южном лагере и сидели у костра.

Я шел по пустыне.И я закричал:«О, Господи, забери меня отсюда!»И голос ответил мне: «Это не пустыня».

Я закричал: «Но ведь здесь песок,И жара, и бескрайний горизонт».А голос мне ответил: «Это не пустыня».Все сидели молча.

Она сказала: «Это написал Стивен Крейн,

[46] он никогда не был в пустыне».

«Он был в пустыне», — сказал Мэдокс.

* * *

Июль 1936.

Военные измены — детские шалости по сравнению с изменами в мирное время. Новый любовник занимает место старого. Все рушится, поданное в новом свете. И все это делается с раздражением или нежностью, хотя сердце соткано из пламени.