Английский союз

Он думал о своем брате Джерри, сейчас удостоенной титула и становящимся с каждым годом все более похожим на отца: благовоспитанным, лишенным воображения, находящим убежище в традициях, церемонности и однообразии. Джерри был женат, его жена умерла бы при одном упоминании о том, что выдалось пережить и (совершить этой ночью мисс Маккензи. Чарльз не мог даже предположить, как Элен перенесла бы войну, страх и ужас, не говоря уже об акушерском вмешательстве в процесс деторождения обыкновенной дворовой собаки.

Возможно, он недооценивал Элен, хотя навряд ли. В ее мире — в мире, к которому принадлежал капитан Эшборн по своему рождению, — наличие титула делало человека более привилегированным, чем другие, а богатство принималось как должное. Женщины, как говорила мисс Маккензи, слишком изысканны, чтобы при них хотя бы просто упоминали об изнанке жизни. Они флиртовали и совершали измены, обменивались последними сплетнями, думали о доме, о воспитании детей и муштровке армии слуг и пребывали в дурном настроении, если мужья не уделяли им достаточного внимания, либо любовники оставляли их ради других.

Он снова зевнул. Усталость и необычность последних суток обострили его восприятие, будто он впервые взглянул ясно на свою прежнюю жизнь. Женщины, которых он знал, были детьми, испорченными и не имеющими цели, и ему казалось, что мужчины намеренно делали их такими на протяжении всей жизни.

Он снова взглянул на Сару, которая спокойно стояла на коленях в мокрой грязи; ее яркие рыжие кудри прилипли к лицу, а внимание было сосредоточено на бедном создании, которому она помогала. Она игнорировала грозящую им опасность, равно как новости, что могли их ожидать в конце путешествия. Она ласкала и успокаивала животное, которое не только бы отвергла, но даже отшвырнула от себя Элен или какая-нибудь иная женщина из тех, что он знал, — они содрогнулись бы от ужаса и отвращения. Она и впрямь была раздражающе независимой, исполненной решимости любой ценой сделаться самостоятельной. Однако он не знал, что женщина может быть столь отчаянно храбра, что она может не поддаться страху или сомнению, что может признать: есть нечто, чего она не сумеет сделать, даже если очень постарается.

Он подумал о Лизетт, и воспоминания впервые не принесли обычного прилива боли. Эшборн предположил: он просто слишком устал для горечи и гнева, устал, чтобы ощущать то ноющее чувство утраты, которое слишком долго носил в себе. Он все еще без усилий мог воскресить перед глазами ее лицо, разумеется, безмятежно красивое и желанное, отмеченное блистательным шармом, самоуверенное, окрашенное властностью, лицо смеющееся или дразнящее.

Он влюбился в нее с первого взгляда, как и многие другие, и когда понял, что через две недели предстоит их помолвка, почувствовал себя самым счастливым мужчиной на земле.

В слезах она умоляла жениться на ней до возвращения на войну либо демобилизоваться сразу и окончательно. Но он был исполнен сознания гражданского долга и, без всякого сомнения, несентиментального благородства; с гримасой на лице он признавал, что, если в последствии уйдет с ее пути — так в точности и случилось, — она не станет его за это винить.

В том, что он прав, мало утешения. А он оказался прав. Лизетт потратила почти шесть месяцев на то, чтобы понять, сколь утомительно хранить верность отсутствующему человеку. Душа дала трещину — без сомнения, короткие письма, нацарапанные им, когда удавалось урвать свободную минуту, были слишком скудной заменой. В конце концов она вышла замуж за другого, гораздо более богатого, чем Чарльз, и в придачу с титулом. По сравнению с этим тот факт, что муж вполне годится ей в отцы, а дочери его того же возраста, что и молодая жена, ничего ровным счетом не значил.

Лизетт написала ему о замужестве со свойственной ей беззаботностью, притом вину большей частью она возлагала на него самого. Помнит ли он: она умоляла его жениться на ней и не возвращаться на эту долгую и утомительную войну. Если бы он так и поступил, они были бы безгранично счастливы. Он поступил иначе и, как бы сильно она его не любила — а Лизетт уверяла, что ничто не изменилось, — не может упрекать ее в том, что она не стала дожидаться его возвращения, дожидаться того момента, когда он устанет от безумных кровавых игр либо его просто убьют, в крайнем случае, страшно покалечат.

Слова письма живо напоминали ее речь, он почти слышал, как она говорит это, и, мучаясь чувством утраты и невыносимой горечи, он понимал: Лизетт по-своему права. Возможно, ему следовало жениться на ней, когда представлялась возможность. Было безумием надеяться, что столь прекрасная и полная жизни женщина станет терпеливо ждать его, ведь Лизетт так любила веселье и выказываемое ей восхищение. Не стоит винить бабочку, когда она флиртует то с одним, то с другим цветком.