Angst

Ровно год тому назад Тан сидел за этим же точно столом. Он чересчур явно тогда ощутил себя видящим и слышащим в толпе сторонних и непонимаемых им людей. Толпа! – раз стол, два стол, три стол – все стулья заняты. А что делать ему? Окружающие смотрят. А ему? Ему тоже смотреть? Это, видимо, связано с тем, что он видит. И видит-то он не как все: особенно смотрят его глаза, откуда-то из глубины него смотрят и даже как бы и не смотрят, а рисуют ему картину. На мгновение Тан до ужаса перепугался необъяснимой тревоги, схватился было за нож, но взгляд его зацепился за миловидную девушку, входящую в это время в двери кафетерия. Дыхание перехватило еще сильнее, зато переменившаяся обстановка позволила ему немного прийти в себя. Он постарался расслабиться, растекся по стульчику и стал внимательно наблюдать за ней. «Привлекает! И страшит», – как бы опомнился молодой человек. Светловолосая, с задранным кверху носиком, на высоких каблуках и туго затянутым в поясе платьем, она, к большому удивлению Тана, сама повернулась в его сторону и игриво подмигнула.

– Знаешь ли, что спасла ты меня тогда? – говорил он после Эре.

– Как же, как же? – улыбалась она, отлично понимая то, о чем хотел в очередной раз сказать ее возлюбленный.

– А так и спасла: я был в шаге от того, чтобы всадить в себя прибор – столовый нож, кажется, с закругленным концом такой – прямо между ребер. Тяжело мне дышалось, понимаешь, особенно тяжело, не как прежде, нестерпимо дышалось. Знаешь, как дышалось? Так… – он делал обрывающийся вдох и выдыхал, затем начинал ртом глубоко заглатывать в себя воздух – Эра смеялась, обнимала Тана и заливалась слезами. – Потеряю, вот-вот потеряю себя, – продолжал с надрывом шептать ей на ухо Тан, – потеряю, казалось. А нет, не потерял. Ты тому виновница или нет, не знаю.

Позже Тану стало казаться, что вовсе это не так, что Эра – жуткое ненастье, забравшееся в его жизнь ради терзаний. «Ты мучишь, мучишь меня! – кричал он по утрам в приступе гнева. – Видишь, как я растерян, по частям растерян – собирай не хочу. Но что делаешь ты? Хоть пальцем ко мне прикоснись, убереги мою целостность или раздави уж навсегда! Не ты, так я сделаю это: но к чему тогда ты мне? – замах, еще один. – Куда мне деться? Ведь я сейчас куда-то да денусь: не могу более терпеть свое. Свое!»

«Ты не бессилен перед лицом себя», – настаивала Эра, однако пальцем не трогала Тана.

Когда настали сумерки, он расплатился за ужин, встал и вышел продышаться на бульвар, хотя желания было мало. Лучше бы ему, конечно, так и сидеть в растерянности или, если уместно, в состоянии ступора – так и переживается все легче, и жизнь течет плавнее. Обстоятельства заставляют двигаться, вынуждают делать новые шаги, несносные человеку, ненавидящему ходьбу и любую затрату сил, изнуряющую организм, сводящую его на нет – Тан полагал, что и сам с этим прекрасно справляется, и внешнее вмешательство нежелательно. Он направился к набережной, взобрался на мост и стал оттуда глядеть на проплывающие туристические лодочки. Лодочки чудились крохотными, невзрачными, а фигурки людей на них еще меньше. Казалось, их, как насекомых, можно всех сейчас переловить руками, сжать в кулаках и разбросать по сторонам. «Редко я чувствую себя большим и высоким», – подумал Тан.

Эра стеснялась Тана при других, лишь изредка появляясь с ним на людях. Обыкновенно бледный, загнанный мыслями в тупик, он оставался наедине с собой, когда девушка выходила к гостям: в своем доме, в чужом, в парке, в кафе или еще каких заведениях – не имело разницы. Она прятала его у себя «за спиной», стыдясь болеющего, неудовлетворенного тела, словно Тан только им и был. Унизительно, пренебрегающе обращались с ним на высших ступенях человеческой коммуникации, и он отыгрывался тогда, когда Эра снисходила до него, возвратившись домой. Размазанная по стенке клякса из сухожилий, вен, набухших сосудиков и капилляров разражалась над ней чернильной грозой. Забрызгав живое, дышащее личико, клякса рассеивалась, и вот уж показывалось нечто человеческое на ее месте, хотя больше схожее с насекомообразным существом. Эра обмакивала свои пальцы в растекшуюся лужу, ласкала, касалась губами, сочувственно улыбаясь – тогда перед ней возрастал человек. Забота притворщицы. Перед очередным уходом Эры у стенки вновь возникал подтек.