Аня

— Тогда с боевым крещением. Ставлю тебе «пять»! С плюсом!

— Спасибо.

Вышла из палаты и перевела дух. Ну вот. Ничего страшного. Кто там у нас следующий?

…Утренний переполненный автобус едва тащился, задыхаясь и натужно откашливаясь. Пассажиры, балансируя при каждом рывке, крепко держались за поручни, прорезающие салон под крышей. Аня поймала себя на том, что внимательно разглядывает открытые по случаю августовской жары руки, примеряясь, в какую вену лучше уколоть: на внутренней поверхности локтевого сгиба, на запястье или кисти. Доработалась, матушка. Еще хорошо, что по ночам вены сниться перестали. Поначалу, едва закрыв глаза, проваливалась в кружащийся хоровод: вены-вены-вены-вены, руки-руки-руки-руки. Они вращались вокруг все быстрее-быстрее-быстрее, утягивая в бездонную гигантскую воронку. А потом вдруг, в один прекрасный день, все пошло как по маслу. Тут ведь главное — что? Почти на интуиции ведешь иглу и — стоп! Появляется ощущение провала в пустоту. Это она, родимая. И важно дальше не скользнуть. Не пройти сосуд насквозь.

И только с одним пациентом ничего хорошего не получалось. С Максимом Соболевым. Возраст — двадцать семь лет. Профессия — авиадиспетчер. Диагноз — бурсит.

Аня его боялась до дрожи, до тошноты. Как в первый же раз в вену не попала — и все. Приходилось на помощь более опытных сестер звать, бегать за анестезистками из оперблока. Они, как богини, неуловимо точным движением направляли иглу.

Как только Аня появлялась в дверях палаты, нагруженная штативом с капельницей, он тут же начинал бурчать: «Опять эту неумеху прислали! Я вам что, подопытный кролик? И кому это в голову пришло практикантке серьезное дело доверить?» «Но ведь мне тоже нужно учиться», — возражала Аня. В ответ Соболев злился: «Не каждой профессии можно учиться на практике. Если бы я стажеру доверил самостоятельно борты сажать, он бы такую свалку устроил — хоронить негде было бы!»

Аня мало что знала об авиакатастрофах вообще и о роли авиадиспетчеров в частности, но виновато чувствовала полную правоту пациента. Едва видела холодно-льдистый взгляд и змеящиеся в злорадной усмешке губы, уже заранее знала, что непослушная игла вновь свернет мимо. «Бесхарактерная. Бездарная. Безрукая. Ну соберись же. Докажи ему, что ты чего-нибудь стоишь!» — твердила про себя.

Сеансы психотерапии привели к результату: сегодня Аня твердо решила победить. Придя в отделение, первым делом начала готовить систему для своего авиадиспетчера. Сконцентрировалась, как спортсмен перед стартом на Олимпийских играх. Собралась как в бой. И пошла.

Соболев увидел ее вдохновенное лицо и молча протянул руку. Аня все сделала legi artis. Как учили. Завершающим аккордом виртуозно проделанной манипуляции, разыгранной как по нотам, отрегулировала скорость капель и победно выпрямилась. Максим улыбался. Аня впервые заметила, какая у него чудесная улыбка и серые, как зимнее небо, глаза. Он поднял свободную руку большим пальцем вверх, даровавшим жизнь. Она в ответ слегка пожала плечами — мол, кто бы сомневался! Легко и непринужденно (несколько утрированно легко и непринужденно) повернулась, чтобы взять с тумбочки заготовленные полоски лейкопластыря и зафиксировать иглу. И нечаянно задела штатив. Вся конструкция рухнула с грохотом и звоном. Стеклянные флаконы разбились, расплескав растворы. Игла рывком вылетела из вены.

Что было дальше — она плохо помнила. Капельницу поставила Галина Ивановна. Аня так и не смогла заставить себя войти к нему в палату. Соболев на удивление никому ничего не сказал, даже Галине Ивановне не пожаловался. Это было еще хуже. Уж лучше бы он ругался и возмущался, требовал наказать ее и отстранить от работы.

Разбор полетов так и не состоялся. Весь день она изводила себя: пойти — не пойти, извиниться — не извиниться, оправдаться — не оправдаться. Так и не собралась с духом, хотя задержалась намного позже обычного — и назначения выполняла долго, и шприцы отмывала от моющего раствора бесконечно, так, что руки заледенели под струей воды, а потом отбирала аптечные флаконы с истекшим сроком годности, срезала ножницами металлические колпачки с винтовой нарезкой и выливала растворы в раковину.

Домой приплелась измотанная, словно асфальт укладывала.

— Где тебя носит? Хлеба, конечно, не купила.

— Ой, мам, совсем забыла.

Какой уж тут хлеб? Забиться бы куда-нибудь в угол, чтобы никто не приставал…

— Забыла! В доме свинарник, посуда не вымыта, ужина нет.

— Ма, у меня такие неприятности…

— У меня зато сплошные приятности! Вечно тебе все не так.

— Мам, все так. Просто сегодня…

— То же самое, что и вчера! Все вокруг плохие, одна ты хорошая. Можно подумать — ты центр вселенной.

— Да я вообще о другом!

— Не груби матери!

— Я грублю? Я слова не сказала! Ты же меня не слышишь!

— Вот, пожалуйста! Опять огрызаешься! Глаза бы мои на тебя не смотрели! Иди в свою комнату и там огрызайся сколько влезет!