Аникс

– Дура, – Максим расцепил наши с Аниксом руки и окатил меня холодом. – Чему радуешься?

– Чудо ведь.

– Страшно это. Хорошим не кончится. Неважно как и почему, пусть ты хоть потомственная ведьма, у тебя не было права. Ты не бог.

– Ещё один со своим богом, – вздохнула я и мельком повернулась к нему. – И, кстати, прекращай врываться без спроса, а не то ключи заберу.

Тем временем Аникс внимательно слушал нас, и я замечала, как выражение его лица становилось всё более осознанным: ему было достаточно лишь пары фраз, чтобы начать понимать нашу речь. Дивное существо нечеловеческой красоты и ума, идеальное снаружи и внутри, – как же быстро он учился.

– Я тебе прямо говорю, – настойчиво продолжал Максим, – есть в нём нечто зловещее.

– Ты же выпить пришёл? Ну так выпей.

Пробурчав что-то невнятное, он достал из пакета бутылку хмельного и сел на подоконник. Аникс посмотрел на Максима исподлобья, затем встал осторожно, оперевшись о пьедестал, и сделал несколько шагов по комнате, касаниями изучая шероховатые стены, корешки книг на полках, тонкие стебельки сухоцветов, лопатки в засохшей глине, шпатели и молоточки, раму зеркала и своё отражение в нём. Отражение привлекло его больше всего.

– Значит, это я? – робко спросил он, бросив мне взгляд через плечо.

– Это ты, Аникс.

Он снова прикоснулся к зеркалу.

– Хорошо, – улыбка озарила его лицо. – Ты будешь радоваться, глядя на меня.

IV

Максим стал злой и дёрганый, и его жёсткий острый профиль стал ещё жёстче и острее. Я вела себя с ним, как обычно, чтобы не дать повода вылить потоком то едкое и скорбное, которое он держал в себе. По моей просьбе он принёс Аниксу несколько пакетов старой одежды – вкусу Максима я доверяла, и даже самая дряхлая его вещь была произведением искусства, – а после продолжил опустошать бутылку за бутылкой на моём подоконнике. Он мог пить литрами, но не пьянел, по крайней мере, я не замечала в нём изменений. Возможно, я просто ни разу не видела его трезвым. Вскоре он слился с тучами за окном, такой же серый и угрюмый, и я забыла про него. Захотелось позвонить Дине и поделиться с ней своей радостью – а она бы порадовалась, как полагается хорошей и глупенькой сестре, всему, чему порадуюсь я, – но я решила не торопить события. Пока что нас с Максимом Аниксу было достаточно, даже многовато.

Я села позади моего ангела и принялась расчёсывать его волосы гребнем, хотя они были гладкими, как шёлк, и не спутывались. Мне нравился сам процесс, нравилось рассекать эти струящиеся золотые ленты на ленты потоньше, и истинное чувство власти наполняло меня до краёв, когда Аникс в такт движению гребня чуть запрокидывал голову и выгибал спину. Что ж, Захар, вы были правы: теперь, когда он, монументальный и далёкий, спустился с пьедестала в мои объятия и стал в них податливым и мягким, я нахожу себя богом.

– Как тебя зовут? – спросил Аникс, положив затылок мне на плечо.

– Нина, – сказала я.

Он смолк ненадолго, затем приподнялся и повернулся ко мне.

– Ты сделала меня своими руками? Из порошка в тех мешках? – он кивком указал на них.

– Да.

– Зачем?

В его вопросе было лишь чистое любопытство, без отголоска разочарования или пресыщения, всё-таки слишком мало он прожил, чтобы столкнуться с экзистенциальным кризисом. Тем не менее, ответить честно на его вопрос оказалось трудно. Зачем? Чтобы любоваться? Не только. Чтобы обладать чем-то прекрасным? Звучит слишком по-собственнически. Чтобы превозмочь саму себя в мастерстве? Эгоистично и бездушно. Честный, полный ответ был бы такой: малейшее уродство в мужчине, в душе или в теле, легко выветривало мою влюблённость, так что я перестала грезить о свиданиях, поцелуях и смене фамилии, смирившись с тем, что неизбежно разочаруюсь в любом кавалере спустя пару недель ухаживаний, и вместо этого стала грезить о тебе; я создала тебя из-за гордости – я не могла согласиться на меньшее, чем совершенство, – из-за скуки – без розовых очков влюбленности смотреть на серый и пресный мир быстро надоедает, – и, наконец, из-за безразличия к винтикам в своей голове – пусть даже я потеряю рассудок, нестрашно, в этой голове и так спасать нечего.