Анизотропное шоссе. Путеводитель по дорогам, которые выбирают

Поселок как на ладони — ряды палаток и деревянных зданий, засыпанная щебнем дорога, по которой двигались грузовики и машины с торчащими из кузова дулами, выпускающими облака дыма в сторону леса, — энтомологические экспедиции, уничтожающие гнус. А если смотреть в сторону Ангары, виднелся частокол подъемных кранов, вставала высоченная стена ГЭС, а еще дальше — поднималась решетчатая ферма погодной станции, к которой через тайгу вела просека. Стройка кипела, стройка бурлила. И удивительно, но только сейчас, со спины Жевуна, Карик вдруг понял, насколько она гигантская. И поселок — лишь небольшой клочок передового поселения советских людей на далеком и почти неизведанном юге Сибири.

— Вот там — Падун, — махала рукой Олеська, — вон там Низы, только ты туда один не ходи, там мальчишки злые, обязательно наваляют, а во-о-н пристань. И струнную дорогу сюда обещают протянуть от Тайшета. Вон водоход идет. А там погодная установка, представляешь, как от нее холодно будет? А вон… а вон…

Карик вертел головой, пытаясь успевать за вездесущим указательным пальцем Олеськи, и страх исчез. И место его заняла неописуемая радость. Радость от всего: лета, каникул, Братска, Олеськи, Жевуна, Зубастика, и даже Петьки, который все еще дуется на него и играет сам с собой в ящурный патруль, обходя Периметр.

И когда они уже почти ночью вернулись домой, Карик долго не мог заснуть, а когда все-таки заснул, ему приснилось как отважные революционеры штурмуют неприступный Зимний дворец под канонаду могучего крейсера «Авроры», главным калибром бьющего по царской цитадели, а огромные спинороги мощными хвостами ударяют по толстым и высоченным стенам дворца, пока те не рушатся, и в проломы устремляются отряды большевиков, и вместе с ними бежит, стреляя из ружья, Карик, ничуть не боясь революционных ящеров.

Таинственная записка

— Почему сразу не показал?! — Олеська даже ногой притопнула. — Почему?!

— Я не думал… не думал, что это важно, — промямлил Карик. — Откуда я знал? Мало ли какие он записки пишет? Это же игра в его дурацкий патруль…

Он еще раз посмотрел на клочок бумажки, зажатый в руке. Строго говоря, это и запиской нельзя назвать. Потому как из слов там и было: «Бяда». Именно так! Через «я». И рисунки. Густой лес, изображенный десятком елочек, толстая линия, огораживающая лес, которую грызло какое-то чудище с рогами, люди с огромными головами и торчащими из волос перьями, неуклюже держащие в кулаках топоры, еще какие-то линии и черточки. В общем, ничего не понятно. Хотя пару изображений Карик узнал. Нельзя не узнать. Девчонку в сарафане-треугольнике, оседлавшую ящера. Да и ящер вышел на удивление похожим — с выпученными глазами и вытянутыми губами. Олеська на Жевуне. А рядом с ними бежал, переставляя ноги-загогулины, нелепый мальчишка в коротких штанишках. Он. Карик.

— Где ты нашел ее? Расскажи подробнее, — потребовала Олеська.

— На нашем обычном месте, — сказал Карик. — Я же говорил. Вон там, на опушке, где мы встречаемся, у поворота на Падун.

— Вы договорились с ним встретиться? — уточнила Олеська, нахмурив брови.

— Ничего не договаривались, — сказал Карик. — Просто всегда там встречались и все.

Врал, Карик, ох, врал. Аж уши горели. Даже не горели. Пылали. Врать Олеське почему-то стыдно. А все из-за Зубастика, о котором он ей так и не рассказал. Язык чесался рассказать, похвастать — не только она имеет собственного ящера, но и он, Карик, сумел приручить динозавра, но все откладывал и откладывал. Поначалу ему казалось, что Олеська его засмеет, увидев тощего курнога, который бегает по пятам Карика и грызет шишки. Потом, когда Петька стал подкармливать Зубастика той жуткой тухлятиной, и ящер стал расти, как на дрожжах, Карик продолжал молчать, ибо опасался, что Олеська проболтается отцу, а ящер внутри Периметра — нарушение правил стройки. Жевуна знали все. А Зубастика?

И встретиться утром они договорились с Петькой именно потому, что тот обещал притащить очередную порцию тухлого лакомства для Зубастика, но когда Карик прибежал на уговоренное место, никого и ничего там не нашел, кроме нелепой записки-рисунка. Да он бы ее и не заметил, если бы не костяной нож Петьки, которым он приколол бумажку к дереву.

Олеська продолжала выспрашивать, а Карик тысячу раз покаялся, что показал ей эту дурацкую записку. Лежала бы себе в кармане вместе с костяным ножом, и лежала, мало ли чего Петька накарябал. Было что серьезное, мог и написать: так и так, нужна помощь, встреча там и там, а то развел народное творчество!

Карик так и сказал этому следователю в юбке:

— Он что, просто написать не мог?

— Не мог, — сказала Олеська. — Ничего ты так и не понял про Петьку. Он ведь…

— Что он? — спросил Карик.

— Ничего, — Олеська закусила губу. — Помощь ему нужна, вот что. В беду он попал. В большую беду.

— Ты толком можешь сказать? — У Карика даже пот на лбу выступил от слов Олеськи, а в животе стало холодно.

— Некогда, — Олеська еще раз посмотрела на рисунок. — Я знаю где это. Пошли, надо Жевуна обуздать.

Карик и Олеська спешат на помощь