Анна Австрийская, или Три мушкетера королевы. Том 1

— А! Понимаю! Только вот что я вам скажу. С этой любовью не проживешь, особенно если человеку суждено царствовать.

— Знаю, ваше величество, какое тяжкое бремя лежит на плечах правителя! Знаю и горько сожалею, что лишен возможности разделять это бремя, под которое с радостью подставил бы свои плечи, чтобы облегчить его тяжесть. На днях, когда я закончил свою книгу, и, отложив перо, призадумался над ее содержанием, впервые с полной ясностью представилось мне, какой ужасный контраст составляет жизнь в своей неотразимой действительности с мечтами и желаниями человека! В ту минуту я и решился ехать сюда, рискуя даже впасть в немилость, и на коленях молить вас, сир, восстановить мир!

При этих словах Ришелье действительно опустился на колени и протянул руки к королю, на которого сцена эта, видимо, сильно подействовала. Ришелье воспользовался произведенным впечатлением и продолжал:

— Да, государь, восстановите мир! Ведь эта страшная война грозит не только разорением прекрасной стране, которой вы правите, но и угрожает вашему трону!

— Встаньте, ваше преподобие! Скажите, что означают ваши последние слова?

— Простите меня, ваше величество, если сила моего желания блага вам и моему отечеству заводит меня слишком далеко. Но говорить иначе я не могу! Я должен высказать вам то, что наполняет душу и разум мой величайшим смятением и что лживые языки льстецов скрывают от вас. Я должен сказать вам правду, должен предупредить об опасности. И, повторяю, если скоро не будет заключен мир, не прекратится это ненужное противостояние, — трон может зашататься!

— Господин епископ! Как осмеливаетесь говорить мне это вы! Или уже вы не считаете меня больше королем Франции?!

— Нет, сир, именно потому что вы повелитель Франции, я и говорю вам это. Войска ваши уже несколько раз были разбиты; коннетабль расположил их так неудачно, что если бы неприятель захотел, произошло бы нечто небывалое: в несколько дней армия ваша была бы окружена и лишена возможности действовать.

— Скажите, пожалуйста, ваше преподобие, давно ли духовные лица стали так хорошо понимать военные дела?

— С тех самых пор, ваше величество, как они умеют любить своего государя и отечество!

— Хорошо! А кто доставил вам вести с юга, господин епископ? — мрачно — продолжал допрашивать Людовик, крепко скрестив руки на груди.

— Послы от ее величества королевы-матери.

— Так значит вы по-прежнему поддерживаете с ней отношения?

Ришелье утвердительно поклонился.

— А знаете ли вы, господин епископ, что это называется оскорблением величия? — быстро спросил король.

— Нет, государь, до сих пор не знал, разве мне могла прийти в голову мысль, что всякие отношения с женщиной, которая дала жизнь моему повелителю, могут называться оскорблением величия.

Глаза Людовика сверкнули бешенством, он впился ими в лицо человека, решившегося так отвечать ему. Ришелье видел, как мгновенно налилась кровью и вспухла гневная вена на его лбу.

— Я не думаю, что совершаю преступление, предпринимая все усилия, чтобы прекратить эту ужасную вражду, решаясь ради этого говорить вам такие вещи, как говорю теперь? Ваше величество, вы доверились недостойному человеку. Может быть, я первый решился прямо сказать вам об этом, но я знаю, что так думает вся Франция и с торжеством встретит тот день, когда вы отдалите от себя коннетабля.

— Вы обвиняете герцога Люиня, ваше преподобие, и делаете это, разумеется, по поручению королевы-матери?

— Ничуть, ваше величество! Если королева намерена продолжать борьбу, то не в ее интересах, чтобы вы противопоставляли ей более достойного и способного противника. Нет, сир, не королева-мать, а вся Франция признала герцога Люиня недостойным и бездарным человеком. Коннетабль подвергает опасности ваш трон, он разоряет Францию.

— Хорошо, ваше преподобие, я наведу справки, произведу расследование. Я вовсе не в таком заблуждении относительно герцога, чтобы не обратить внимание на всеобщее неудовольствие его действиями, я сам поеду в Ангулем.

— Ради Бога, ваше величество, не делайте этого! Последствия могут быть ужасные! Обратите внимание на внешних врагов нашего отечества, которые смотрят на нас с угрозой, покончите поскорее с этой усобицей, которая может довести страну до полного опустошения! Королева-мать протягивает вам руку примирения.

— Как! Значит, вы ее посол!

— Если вам угодно так называть мои действия, то да, сир, я посол ее величества, вашей матери.

— В таком случае возвратитесь к ней и передайте, что с моей стороны не может быть и речи об уступках. Я требую полной покорности.

— А если военное счастье изменит ее величеству, в чем будет состоять ее покорность, которой вы требуете, сир?

— Однако, кажется, у вас очень широкие полномочия! — вместо ответа воскликнул король.

— У ее величества лишь одно желание, сир: мир и только мир во что бы то ни стало! Она ждет вашего решения и надеется на свидание с вами. Следовательно, в ваших руках покончить с этим печальным делом, о котором ваша мать горько сожалеет, несмотря на свои успехи.

— Она действительно сожалеет, или только делает вид?