Анна Керн. Муза А.С. Пушкина

Маргарита Владимировна Алтаева-Ямщикова (1872–1959), писательница, издававшая под псевдонимом Ал. Алтаев произведения для детей, в основном художественные пересказы жизни замечательных людей: «Старая дама в кружевной наколке, нетерпеливая, с деспотическими замашками, немного жеманная… она критиковала и вышивку, и рисунок. Цвета не те. Шерсть не та. Канва слишком крупна. Оттенки никуда не годятся. Сюда нужен шелк, а не гарус и не берлинская шерсть. И шелк не «шемаханский», а непременно «филозель». Сорок лет назад у нее было вышито таким шелком бальное платье, и она была восхитительна – сам Пушкин это находил… Она никак не может забыть, что когда-то была обаятельна и вдохновляла самого Пушкина, и любит напоминать об этом каждому к месту и не к месту. Бок о бок с нею ее верный раб – муж, на двадцать лет моложе ее, но все еще влюбленный в этот памятник пушкинской эпохи. На морщинистом лице жены он видит прежнее очарование, во всем ей поддакивает».

И еще одна история от той же Маргариты Алтаевой, столь же трогательная, сколь и неприятная, в которой участвует популярный в то время тенор Федор Петрович Комиссаржевский (1838–1905): «Вот замирает последняя нота, раздаются рукоплескания. И вдруг томный голос:

– Милый Федор Петрович, спойте романс, посвященный мне…

– Ну, села на своего конька! – бормочет на ухо матери Комиссаржевский и прикидывается непонимающим. – Это какой же, уважаемая Анна Петровна?

– «Я помню чудное мгновенье…» Вы его так божественно поете.

Комиссаржевский преувеличенно почтительно раскланивается и снова придвигается к фортепиано. Мать разворачивает ноты… Когда за первыми аккордами аккомпанемента прозвучала первая фраза: «Я помню чудное мгновенье…» на лицах слушателей застыло недоумение. Черные глаза Горчаковой с каждой нотой выражали все больший и больший ужас. От конфуза плечи матери ежились и пригибались к клавишам. Массивная фигура длинноволосого Лярова, баса из (киевской) оперы Бергера, склонилась к Агину; слышался его театральный шепот:

– Голубонька моя, Александр Алексеич, что же это он? Зачем же детонирует?[76]

У Агина был прекрасный слух, и ему ли не знать этого романса. Сколько раз у Брюллова, на пирушках «братии», слышал он его в исполнении самого Глинки!

– Я шептала Комиссаржевскому, – говорила мать, – я умоляла его: «Федор Петрович, не надо так жестоко шутить».

Но он продолжал. Оборачиваясь к Анне Петровне своим красивым лицом с ястребиным профилем, невероятно буффоня[77]

, он выражал нарочитое чувство восторга и обожания. Прижав руки к груди, закатывая прекрасные синие глаза, он безбожно детонировал: «Как гений чистой красоты!» А у бедной вдохновительницы Пушкина по морщинистым щекам текли слезы. Она ничего не замечала и восторженно улыбалась…

Возле Анны Петровны сидели ее муж и сын, оба долговязые, рыжеватые, с лошадинообразными неумными лицами. Я слышала шепот «Шурона», как нежно называла его мать: «Папаша, мамаша так расчувствовалась, что завтра же начнет гонять нас с тобою по всему Киеву искать ей розовую конфетку, точь-в-точь такую, как получила она когда-то из рук самого Пушкина»».

Некто К. Б., пожелавший остаться неизвестным, но лично знавший чету Марковых-Виноградских в статье-некрологе «Вдохновительница Пушкина», напечатанном уже после смерти обоих супругов, в 1880 г., писал, что они «представляли редкое явление: жили меньше для себя, чем для других; людское горе, несчастье у них могли встретить сочувствие и посильную помощь; они учили грамоте девочек, дочерей бедных родителей; по их инициативе в Лубнах устроено ссудосберегательное товарищество; Лубенская публичная библиотека имела их чуть не единственными абонентами. Все свежее, честное, появлявшееся в литературе, встречало теплый привет и искреннее сочувствие со стороны всесторонне образованной, чуть не наизусть знавшей всех европейских классиков Анны Петровны, до последних дней жизни остававшейся мыслящей и активной». Во многом это действительно было так. В письмах и дневниках обоих супругов постоянно встречаются фразы в духе: «Оба мы живем книгами, в них наши радости и горе».

Наиболее интересные воспоминания об этом периоде жизни семьи Марковых-Виноградских оставила племянница Анны Петровны, Вера Павловна Полторацкая: