Анналы хичи

Разумеется, это не реальное кино. Ведь в гигабитном пространстве нет ничего «реального». Просто компьютерные имитации. Но подобно всему другому, что каждый из нас в состоянии вообразить, внешне они совершенно «реальны» – зрение, слух, даже запах, даже холодок от прохладного ветерка и проникновение в (наши несуществующие) легкие полного сажи воздуха.

Все это мне очень знакомо. Мы смотрели на меня – ребенка меня, много-много десятилетий назад.

Я чувствовал, что дрожу, безотносительно к температуре воздуха. Ребенок Робинетт Броадхед по-прежнему, съежившись, сидел на парковой скамье. Так это место называлось – парк. На самом деле на парк не очень похоже. В другое время, может, зрелище было бы прекрасное, потому что за мной-ребенком расстилались холмы Вайоминга. Но они не были тогда прекрасны. Туманные серые груды в тусклом воздухе. Можно было даже увидеть взвешенные в воздухе частички гидроуглерода, а ветви всех деревьев были покрыты сажей и слизью. Я – ребенок, который был мной, – одет по климату, достаточно суровому. На мне три свитера, шарф, перчатки и вязаная шапочка, натянутая на уши. Из носа у меня течет. Я читаю книгу. Мне... сколько? Примерно десять лет. Читая, я кашляю.

– Помнишь, дорогой Робин? Твои добрые старые дни, – сказала Эсси со своего невидимого места рядом со мной.

– Добрые старые дни, – фыркнул я. – Ты снова рылась в моих воспоминаниях, – обвинил я – но без подлинного гнева, потому что мы и раньше часто и без ограничений вторгались в память друг друга.

– Но ты только взгляни, дорогой Робин, – сказала она.

– Посмотри, как тогда обстояли дела.

Мне не нужно было этого призыва смотреть. Я и сам не мог оторваться. Без всякого труда узнал сцену. Пищевые шахты, где прошло все мое детство. Сланцевые шахты Вайоминга, где раздробляют породу, нагревают ее, превращая в кератоген, а затем скармливают дрожжам и бактериям, чтобы изготовить одноклеточный протеин, которым питается почти все слишком многочисленное и слишком голодное человечество. В шахтерских городках, пока живешь, невозможно избавиться от запаха нефти, а жили там обычно очень недолго.

– Я ведь никогда не говорил, что в прежние дни было хорошо, – добавил я.

– Верно, Робин! – торжествующе воскликнула Эсси. – Добрые старые дни были очень плохими. Гораздо хуже, чем сейчас, верно? Теперь детям не нужно дышать гидроуглеродным воздухом и умирать потому, что нет соответствующей медицинской помощи.

– Конечно, это правда, – сказал я, – но все-таки...

– Ты хочешь поспорить, Робин! Нам еще кое-что предстоит увидеть. А какую книгу ты читаешь? Я думаю, это не «Гекльберри Финн» и не «Русалочка».

Я посмотрел внимательней, чтобы угодить Эсси. Увидел название и ощутил шок.

Она права. Это совсем не детская книга. Это «Справочник пользователя страховых медицинских программ», и я вспомнил совершенно отчетливо, как взял книгу в доме, когда мать не видела, чтобы постараться понять, какая катастрофа нам грозит.

– Мама заболела, – простонал я. – У нас не хватало денег на обоих, и она... она...

– Она отказалась от операции, чтобы ты смог лечиться, Робин, – негромко сказала Эсси. – Да, но это было позже. На этот раз тебе нужна была только лучшая пища, а вы не могли себе этого позволить.

Мне стало больно.

– Ты только посмотри на мои выступающие зубы, – сказал я.

– И на то, чтобы поправить их, тоже не было денег, Робин. Плохое было время для детей, верно?

– Значит, ты играешь роль рождественского призрака из прошлого, – выпалил я, стараясь смутить ее упоминанием, которое она не поймет.

Но когда в твоем распоряжении гигабиты информации, можно понять многое.

– Ну, да и ты ведь не Скрудж [персонаж из рассказа Ч.Диккенса «Рождественская песнь в прозе», бездушный и скаредный делец; преображается, увидев собственный призрак во сне], – сказала она, – но подумай. В те времена, совсем еще недавно. Земля была перенаселена. Голодна. Полна боли и гнева. Террористы, Робин. Вспомни все это насилие и бессмысленные убийства.

– Я все это помню.