Анонимный заказчик

Осокин пережидал в лесу до полудня. Его то трясло, то било мелкой дрожью от озноба, то бросало в жар, и начинало нещадно колотиться сердце. Он пугался, считал пульс и пугался еще больше. Ему казалось, что сердце сейчас не выдержит, произойдет непоправимое. И здесь, в лесу, вдали от людей, ему никто не поможет. Потом он достал из сумки бутылку коньяка, сделал несколько больших глотков прямо из горлышка. Сидел на заднем сиденье расслабившись, безучастно глядя на большого дятла, долбившего сухую елку рядом с машиной. «Ну и что? Ну и что? — думал он вяло. — И в тюрьме люди живут. Большой срок мне не дадут, все-таки человек с незапятнанной репутацией, известный в своем кругу. Возьму хорошего адвоката. Будут общественные защитники… Нет, нет! Правильнее пойти самому в милицию, — остановил себя Осокин. — Нечего паниковать. Самое большее, что мне предъявят, — оставил человека без помощи. Да ведь и в милиции люди, поймут, что от испуга я перестал соображать. А пришел в себя и сам явился. Сам! — Он все больше и больше успокаивался. — Даже если и судить будут! Совсем не обязательно, что в тюрьму посадят. Сейчас на стройки посылают. Как это у них называется… — Осокин наморщил лоб, вспоминая. — Условно-досрочно-освобожденные… А могут присудить платить по месту службы… — И тут его словно током ударило — он почувствовал, как все тело покрылось испариной. — Зимой у него защита! Защита на соискание ученой степени доктора экономических наук. Соискатель — условно-досрочно-освобожденный Борис Дмитриевич Осокин? Абракадабра! А представление на заслуженного работника культуры, которое послали в исполком? Тоже псу под хвост? — Он вздохнул. Другое хуже. Если у этого человека семья, маленькие дети — меня заставят платить пенсию до самого их совершеннолетия. Или старушка мать…» Он вдруг очень ярко, словно наяву, представил кладбище и могилу, в которую опускали гроб со сбитым человеком. И скорбные глаза старухи матери увидел, и испуганных молчаливых детей. «А я о своей защите, о докторской! — почти с ненавистью к себе подумал Борис Дмитриевич. — Виноват — и отвечать буду, и платить…»

Дятел, теперь совсем обнаглев, долбил елку, Спустившись вниз — протяни руку из машины — можно достать. Яркий, гладенький, перышко к перышку, словно маслом смазаны, дятел показался Осокину не ко времени праздничным и самодовольным, и он с раздражением нажал клаксон. Дятел улетел.