Анри де Ренье

В первом сборнике своих стихов "Les Lendemains" [Грядущие дни] (1885) Анри де-Ренъе определяет цель своей поэзии как желание воссоздать, обессмертить в себе самом и вне себя убегающие мгновения. Воспоминания! но они не воскреснут под его руками такими, как были. Воспоминание украшает,, очищает, преувеличивает, обобщает прошлое {6}

Я мечтал, что эти стихи будут подобны тем цветам,

Которые рука искусного мастера обвивает

Вокруг золотых ваз, идеально выгнутых. {7}

В этот период влияние Маллармэ чувствуется особенно в выборе символов и форм. Все любимые образы юношеской поэзии Ренье можно вывести из этих слов Иродиады Маллармэ:

... О зеркало, холодная вода!

Кристалл уныния, застывший в льдистой раме.

О, сколько раз в отчаяньи, часами,

Усталая от снов и чая грез былых,

Опавших, как листы, в провалы вод твоих,

Сквозила из тебя я тенью одинокой.

Но горе! В сумерки, в воде твоей глубокой

Постигла я тщету своей нагой мечты. . . {8}

Двойственность зеркал, темные воды бассейнов, листы, опадающие на поверхность вод, усталость от снов, сумерки над лесными водоемами, "тщета нагой мечты" - эти образы повторяются и текут в юношеской поэзии Ренье.

"Я смотрел, как в воду бассейна падали листья один за другим. Не было ли ошибкой, что в моей жизни я имел занятие иное, чем этот грустный счет часов, лист за листом, над грустными и чуткими водами. Все чаще падают листья. По два сразу. Слабый ветер, поднявшись, осторожно качает - прежде чем уронить - их, усталые, напрасные. Те, что падают в бассейн, сперва плавают по поверхности, потом набухают, тяжелеют и тонут наполовину. Вчерашние погрузились уже, другие еще бродят по поверхности. Сквозь прозрачность холодной воды, ясной до самого дна, исчервленного бронзой, видны целые кучи их - потонувших... Лампа горит в углу большой залы, и я стою, лицом прижавшись к окну. Я уже не вижу, как падают листья, но чувствую, как внутри меня самого что-то обрывается и медленно падает. Мне кажется, что в молчании я слышу падение моих мыслей. Они падают с очень большой высоты, одна за другой, медленно осыпаясь, и я принимаю их всем прошлым, что живет во мне. Мертвенное и легкое их ниспадение не тяжелит отшедшими порывами жизни. Гордость осыпается, лепестки славы облетают". {9} (Manuscrit trouve dans une armoire) [Рукопись, найденная в шкафу].

Все юношеские поэмы Ренье отличаются этой вечерней меланхолией усталой и безнадежной.

Нет у меня ничего,

Кроме трех золотых листьев и посоха

Из ясеня,

Да немного земли на подошвах ног,

Да немного вечера в моих волосах,

Да бликов моря в зрачках...

Потому что я долго шел по дорогам

Лесным и прибрежным,

И срезал ветвь ясеня,

И у спящей осени взял мимоходом

Три золотых листа...

Прими их. Они желты и нежны

И пронизаны

Алыми жилками.

В них запах славы и смерти.

Они трепетали под темным ветром судьбы.

Подержи их немного в своих нежных руках:

Они так легки, и помяни

Того, кто постучался в твою дверь вечером,

Того, кто сидел молча,

Того, кто уходя унес

Свой черный посох

И оставил тебе эти золотые листья

Цвета смерти и солнца...

Разожми руку, прикрой за собою дверь,

И пусть ветер подхватит их

И унесет... {10}

Все проходит, и в пожелтевших уборах пышной осени поэт чует "запах Славы и Смерти". И ту, которую он любит, он может попросить только о том, чтобы она подержала в руках "три золотых листа цвета Смерти и Солнца" и отпустила их по воле ветра.

Эта грусть характерна для юношеской поэзии Анри де Ренье. В эти годы он видел грустную девушку в барке, на темной реке, в вечерних сумерках. Он ее звал призывным и сладким именем Эвридики. Какие-то древние печали жили в глубине ее снов. Она сидела в лодке и плакала. А напротив сидел павлин, своим ослепительным хвостом наполняя всю ладью. Незапамятная грусть темнила ее глаза, и она говорила голосом древним и истинным, голосом столь тихим, точно он доносился с другого берега реки, с другого берега Судьбы.

"Это я однажды вечером на берегу реки моими чистыми и благоговейными руками подняла голову убитого Орфея, и много дней я несла ее, пока усталость не остановила меня.

На опушке тихой рощи, где белые павлины бродили в тени деревьев, я села и заснула, сквозь сон чувствуя с болью и с радостью бремя священной головы, которая покоилась на моих коленях.

Но, проснувшись, я увидала горестную голову, которая глядела на меня красными и пустыми глазницами. Жестокие птицы, которые выклевали ему глаза, склоняли вокруг меня свои гибкие шеи и гладили перья своими окровавленными клювами.

Я поднялась в ужасе от кощунства; от моего движения голова покатилась между испуганных и молчащих павлинов, и они распускали свои хвосты, которые, о чудо! не были белыми, но с тех пор и навсегда носили на себе, подобно обличающим драгоценным камням, образ тех священных очей, чей смертный сон кощунственно осквернили они".{11}

И осенние листья, по которым поэт следит падение времени, и те три листа, в которых сохранился запах Славы и Смерти, и эта девушка с головой Орфея - все это строгие символы одной и той же усталой тоски, которую можно назвать дожизненной, - это тоска предстоящих воплощений.