Антарктида: Четвертый рейх

Пока Оливейра и Амика мудрили над ужином, Микейрос решил пройти эти двадцать метров в одиночку, основательно подготовить их к восхождению жены и дочери. И прошел. Довольно легко. Даже успел полюбоваться пейзажем, открывающимся с выступа, на который он взобрался, прежде чем спускаться вниз… А еще помнит, что из-под его ноги сорвался только один камень. Один-единственный. И он просто не мог видеть, что в это время к горной стенке подошла дочь с бутербродом в руке — призом за восхождение. Какой это был ужас! Ни он, ни Оливейра даже не услышали ее крика.

Потом они проплакали над ее телом всю ночь, самую страшную в его жизни. Жизни человека, которого в альпинистском братстве считали человеком с железным телом и железной выдержкой.

К счастью, утром к ним поднялась четверка кубинских альпинистов, преодолевавших уже третью андскую вершину. Узнав, в чем дело, и увидев, в каком, состоянии родители, они почти силой вырвали из их рук тело девочки и спустились с ним в долину. Затем двое из них помогли спуститься ему и Оливейре. При этом оба кубинца опасались, как бы они не покончили жизнь самоубийством, поскольку имели все основания для таких опасений.

Амику они похоронили в горной долине, сразу за хребтом, открывающимся из окна их дома, рядом с могилой какого-то индейского вождя. Эта удивительной красоты долина время от времени снится Микейросу вот уже на протяжении четырех лет. И просыпается он после этих снов, как после ужасных видений.

— Почему ты молчишь, Оливейра? — спросил он теперь, чувствуя, что жена так и не уснула. — Страшновато?

— Нет, Мика.

Мика. Этим именем Оливейра называет его с того первого вечера, когда они познакомились. Она и дочку только потому назвала Амикой, что это имя было созвучно с именем мужа.

— С тобой мне никогда не страшно. Ты же знаешь… Бывают, конечно, минуты. Но я перебарываю себя.

Микейрос погладил ее волосы, поцеловал в щеку, а потом, совсем нежно, — как тогда, в ту их первую ночь в горах, — в уголки губ. Впрочем, он и любил ее так же нежно, как и в молодости. Почти так же. Хотя и боялся признаться в этом даже самому себе. Хотя что в этом странного? Оливейре ведь нет еще и сорока. И она все еще до сумасшествия красивая. Они ведь познакомились, когда ей только-только перевалило за двадцать, но уже тогда она была признанной альпинисткой, умудрившейся побывать даже на одном из семитысячников. Оливейра вырастала в альпинистской семье, и впервые отправилась в горы, как позже и дочь Амика, в двенадцать.

— Все будет хорошо, — вздохнул Микейрос. — Все несчастья, какие только могли подстерегать нас, уже подстерегли. И все они остались там, в горах.

— Не надо о горах… — прошептала она. — Только не о горах.

— Прости.

О горах он, конечно, вспомнил исключительно по своей неосмотрительности. Не надо было на ночь глядя…

В какое-то мгновение Микейросу вдруг показалось, будто скрипнула ступенька лестницы. Сжав руку жены, чтобы она замерла, с добрую минуту прислушивался. Нет, похоже, опять показалось.

В глубине оконного мрака медленно вырисовывался овал запоздалой луны. Голубовато-багровый, он тускло осветил небольшую комнатку, наполнив ее какими-то несуразными тенями.

— Оли… — позвал Микейрос, прикоснувшись рукой к жене. Однако она не ответила и не пошевелилась. И дыхание оставалось ровным и спокойным. Осторожно, чтобы не разбудить, он погладил ее по щеке. Очень хотелось поцеловать, но для этого нужно было бы пошевелиться, а Микейрос боялся потревожить ее сон.

По профессии своей Микейрос был археологом — доктором истории и археологии. Но еще с первого курса университета увлекся альпинизмом, и именно это увлечение во многом определило потом и род его занятий, и способ жизни. Да и друзей — настоящих друзей, а не тех, кого, из вежливости, приглашают на чашку кофе, — тоже приобрел или же навеки потерял там, на склонах и вершинах гор, на перевалах, на речных переправах и горных разломах.

Анды, Кордильеры, Килиманджаро, Гималаи, Тибет… Сколько их, известных и неизвестных гор, пиков, вершин, на которых уже побывал или о которых до сих пор мечтает!

Не случись тогда трагедия с дочерью, через год он планировал отправиться с пятеркой североамериканских альпинислов на Эверест. Уже существовала принципиальная договоренность, и Микейрос даже решил, что это будет его последнее восхождение. Самая высокая вершина мира — о чем еще может мечтать человек, по роду деятельности призванный не втайне предаваться соблазну гор, а всю жизнь копаться в земле, в культурных слоях X–XII веков?