Античный город

Впрочем, даже имеющие достаточные средства к существованию люди только в самом начале включались в состав трёх римских триб, со временем доступ в неё был прекращён, поэтому новые поселенцы оказались на положении неполноправных граждан, ибо были лишены права участия в куриатных комициях и в Сенате. Число их быстро увеличивалось, тогда-то их и стали называть плебсом (от plebe – наполнять). Но в силу того, что семьи переселенцев не входили в римские трибы, они не подлежали наделению землёй, за исключением небольшого участка при доме; кроме того, у них не было прав и на пользование общинной землёй. Поэтому на долю плебса, как правило, доставались ремесло и торговля. Здесь, конечно, существовала возможность разбогатеть, но, как и во всяком бизнесе, гораздо легче было скатиться на самое дно. Развивающаяся среди этого сословия имущественная несостоятельность, проще сказать нищета, и сопровождающее последнюю политическое бесправие делали римских плебеев мало обязанными не ставшему родным полису. В свою очередь политическая неблагонадёжность не позволяла вооружить это сословие (а значит, обеспечить ключевые позиции в военной структуре государства и тем обосновать его претензии на участие во власти), поэтому они получают право формировать только 30, к тому же легковооружённых, вспомогательных центурий. Вследствие всего этого здесь возникает некий замкнутый круг: обезземеленное, плебейство (за вычетом, может быть, тех, кому выпала удача) не испытывает никаких патриотических чувств и часто проявляет склонность к уклонению от воинского долга, а то и просто к откровенному дезертирству. В свою очередь, отсутствие преданности идеалам города, готовности разделить с патрициями все жертвы, на которые их обрекает военное ремесло, и, как следствие, лишь вспомогательная, второстепенная роль в армии, не даёт им права претендовать на землю. Вернее сказать не даёт Риму основания удовлетворить их претензии. Неудовлетворённые же претензии лишь усиливают политическую неблагонадёжность… Поэтому, точно так же, как и греческие низы, они оказываются на самой периферии имущественной иерархии, военной структуры, а значит, – и вне политической власти. А вместе с ними вне политической власти оказывается и вполне состоятельная часть плебейства.

Можно было бы утверждать, что отличия систем государственного управления в большой мере обусловлены объективными факторами и мало зависят от воли и сознания народных масс, от идеалов общественного устройства. Но вряд ли это было бы правильно: гражданская ответственность, готовность служить в армии и уважение к закону со временем прочно укоренились в римском обществе; Рим поры судьбоносного для него противостояния патрициев и плебеев уже не то разбойное гнездо, каким он был в начале своей истории. Поэтому аксиоматика того далёкого времени, которая запрещает вооружать (а значит, и учитывать при разделе трофеев) сословие, не выражающее беспрекословной готовности пожертвовать собой ради защиты отечества, – это ведь тоже властная воля народа, который защищает какой-то свой идеал общественной справедливости. И потом не следует забывать, что явное отсутствие патриотизма, нежелание разделить римские ценности, неспособность плебейства к той – тотальной – мобилизации, которая с давних пор отличает римского патриция, точно так же, как и греческий гоплит, вручавшего отечеству не только собственную жизнь, но собственную душу, не может остаться незамеченной общиной. А ведь она в конечном счёте стремится утвердить какой-то свой идеал справедливости. Поэтому вряд ли было бы честным по отношению к ней требовать принятия во власть тех, кто не готов без рассуждений пожертвовать собой за процветание родного города.

Между тем, мы можем говорить не только об отсутствии патриотизма, нам известны случаи прямой измены плебеев (о них в своей «Истории Рима» говорит ещё Тит Ливий. Так, в 484 г. римлянам пришлось воевать на два фронта. Один из консулов, Фурий, действовал против эквов, другой, Фабий, – против вейентов, которые вторглись в римскую область и уже подступали к самому городу. Фабий сумел с помощью аристократической конницы оттеснить врагов, но плебейская пехота отказалась их преследовать вопреки увещеваниям и приказам полководца и, подвергнув Рим опасности, покинула поле боя: «Когда консул, уже показав себя превосходным полководцем в подготовке и ведении войны, так выстроил своё войско, что одною конницей рассеял вражеский строй, пехотинцы не захотели преследовать бегущих; ни призывы ненавистного им вождя, ни даже собственное бесчестье и позор перед лицом сограждан, ни даже опасность, что враг вновь воспрянет духом, не могли заставить их не только ускорить шаг, но хотя бы оставаться в строю: нет, они самовольно поворачивают…».[186]