Антилитературные чтения

Он вынуждён был выждать в приёмной главного редактора часа три, в течение которых аппетитного вида секретарша вводила во искушение заробевшего Фёдора Михайловича, томным голосом отвечая на входящие звонки и ещё более томным голосом отвечая на пожелания главреда.

– Да, Иуда Эукариотович… Да, конечно. Сейчас будет кофэ. Уже бегу. На мне?… Да, красное… То, что вы любите. – Ответила она после того, как попросила Фёдора Михайловича присесть и подождать «вон в том кресле».

Фёдор Михайлович присел на обширное кожаное кресло и, проводив глазами вихлявшую бёдрами секретаршу с выражением обычной тоски мужика, у которого «денег точно не хватит», принялся терпеливо ждать.

Жена его, Анна Григорьевна, решительно отказала ему накануне в интимной близости, сообщив вдобавок к этому, что без денег завтра он может домой не приходить. Происхождение денег, подлежащих внесению в семейный бюджет, её абсолютно не волновало. По её словам, заработать деньги он мог, помимо «бумагомарательства своего бестолкового», также и на разгрузке вагонов на Московском вокзале, да и в любом другом месте по его выбору.

Обуреваемый размышлениями о перспективах своего бытия в случае, если главред откажет ему в выдаче аванса, Фёдор Михайлович попеременно то вскидывал руки к голове, то цокал языком и с досадой кивал головой.

В приёмную, подобный ветру, вбежал какой-то модно одетый господин, лицо которого показалось Фёдору Михайловичу неуловимо знакомым. Достоевский долго и мучительно пытался припомнить, где же он видел сего господина, как вдруг воспоминание молнией пронзило его мозг.

Ну конечно, – это был раскрученный писатель Фаддей Мортыхандрович Долевский. Его густо нагримированное лицо часто показывалось в «дьявольском ящике», изрыгающем понос речений на несчастные уши семьи Достоевских, когда по настоянию детишек Фёдор Михайлович гасил долг за кабельное ТВ с какой-нибудь шабашки в виде написания статеек на исторические темы (например, о жизни и нравах Петербурга середины 19 столетия. Читателей, в основном, правда, интересовала безнравственность Петербурга, поэтому бедному Фёдору Михайловичу приходилось, скрепя сердце, описывать всякую дрянь, дабы пробиться в печать и получить хоть какой-то гонорар).

Вернемся к Долевскому, ибо он прервал горестные рассуждения Фёдора Михайловича своим бодрым: «Главред у себя?»; а когда наш герой ответил ему на тот счёт, что, мол, секретарша «уже минут двадцать как с кофием изволили зайти-с», хитро подмигнул ему и с размаху плюхнулся на обширный кожаный диван, стоявший поближе к двери кабинета редактора.

Минут через пять из кабинета выплыла томная секретарша, поправляя сбившуюся причёску. Заметив Долевского, она улыбнулась ему, словно старому знакомому, и шёпотом сказала, глядя на него: «Ждёт. Давай, заходи!».

Слабые попытки Фёдора Михайловича возразить по поводу такой несправедливости (почему он, а не я?), были на корню пресечены резко изменившейся в лице секретаршей, полоснувшей лезвием слов: «Ждите, вас пригласят».

Что творилось в кабинете главреда в течение часа нам не известно, однако поэт гламура выпорхнул оттуда, светясь, словно летнее солнце, и, чмокнув на прощание секретаршу, выскочил из приёмной. На Фёдора Михайловича, сидевшего в своём поношенном костюме в углу приёмной, Фаддей даже и не посмотрел.

Достоевский кашлем обратил внимание на уставившуюся на экран своей бесовской машины секретарши, которая словно забыла о его существовании.

– Кхмм.

– Да?

– Милая мадемуазель, нельзя ли каким-то образом ускорить процесс?… Процесс прохождения через двери в кабинет редактора.

Вскинув, подобно Марии Магдалине на картине Тициана, свои воловьи очи, размер которых увеличивался диоптриями линз, секретарша выдохнула тяжко: «Сейчас»; и набрала телефон шефа.

– Иуда Эукариотович, тут вас некий Достоевский с утра дожидается… Что?… Что на мне? Да… В красном, в красном, которое вам нравится… Вы же сами недавно видели… Что? Хорошо, сейчас зайду.

Секретарша положила трубку, поднялась со своего кресла на колёсиках и, одёрнув юбку, направилась в кабинет главреда. Бросив Фёдору Михайловичу на ходу: «Ожидайте»; она скрылась за тяжёлой дубовой дверью.

– Нет, это уже ни в какие рамки! – Возмущаясь, думал про себя Достоевский. – Сколько же можно меня здесь держать?

Врождённая стеснительность, однако, не позволяла нашему герою предпринимать более решительных действий. Некое шестое чувство подсказывало ему, что если он попытается проникнуть без приглашения в кабинет главреда, то он вторгнется в чужую тайну и, соответственно, совершенно определённо никакого аванса не увидит, как и перспективы печататься в данном издательстве.

Минут через пятнадцать его тяжкие раздумья были прерваны – произошло чудо и из кабинета Иуды Эукариотовича выплыла, поправляя сбившиеся очки и растрепавшуюся причёску секретарша.

Она проследовала к своему столу, затем тихо и мечтательно произнесла:

– Можете войти.