Антистерва

Когда Василий пришел в себя — нет, не пришел: еще чувствовал во всем теле такую сладкую истому, какой не мог бы чувствовать в обычном состоянии, — она уже лежала рядом с ним, не прислоняясь и, казалось, не дыша. Он нашел в темноте маленькое круглое плечо и, положив на него ладонь, попытался притянуть Манзуру к себе. Она тут же отозвалась на это, едва обозначенное, его желание и прижалась к его боку всем своим гибким телом.

— Спасибо, — шепнул Василий. — Так неожиданно все. Я и сам не понимал, что этого хочу, а ты догадалась…

— Я сразу узнала, что ты хочешь. — Она ответила обычным своим голосом, спокойным и ясным. — Нет, неправильно сказала. Я не узнала, а… — Тут она наконец замялась, не находя нужного слова.

— Почувствовала? — догадался Василий.

— Да! — Она обрадовалась правильному слову. — Я почувствовала, что тебе уже надо женщину. Раньше тебе нельзя было, а теперь надо. Только осторожно надо, чтобы сердце не заболело.

Ему стало смешно от ее наивной откровенности. Эта девочка с суровыми глазами и всегда спокойным голосом была непонятна, как непонятен был ему Восток. Но он жил на Востоке уже пять лет и не чувствовал себя здесь чужим. И ее он тоже не чувствовал себе чужою. С ней было легко, и он был ей за это благодарен. Да и за все он был ей благодарен — если бы не она, его уже не было бы на свете, это было очевидно.

Василий нашел в темноте ее губы и поцеловал долгим благодарным поцелуем. Целоваться она не умела совсем — открывала рот, как галчонок, и старательно повторяла движения его губ. Это было удивительно, потому что все, что она делала с ним до сих пор, выдавало в ней такой женский опыт, которого трудно было и ожидать. Его взяло любопытство, и, вспомнив ее наивную прямоту, он порадовался, что с ней можно говорить без стеснения.

— Манзура, — спросил Василий, — а откуда ты все это знаешь? Ну, от чего мне хорошо будет… — Ему все-таки трудно было говорить с совсем юной девушкой вот так, прямо.

Она улыбнулась — впервые за все время, что он ее знал. Его глаза уже привыкли к темноте настолько, что различили эту улыбку. А она, похоже, вообще видела в темноте, как кошка.

— У нас все девочки это знают, — сказала Манзура. — А как замуж выходить? Муж ночью приходить не будет, мало детей родится. У нас для женщин отдельный двор, там всю работу делают. Когда работа не тяжелая — пух для подушек щипать, рис перебирать, из шерсти нитки делать — женщины про все разговаривают. Чай пьют, тюбетейки вышивают — тоже разговаривают. Как плов варить, как детей кормить, как лечить надо, если кто-то заболел… Как с мужем спать, тоже разговаривают. Старшие сестры рассказывают, свекровь невесткам рассказывает, невестки одна другой рассказывают. Девочки все слушают, чтобы уметь. Если не будешь уметь, муж еще одну жену возьмет, у нее больше детей родится.

— Ну, ты-то можешь не беспокоиться! — засмеялся Василий. Очень уж смешным был этот ее рассказ о любовной науке! — Ты все умеешь. Я вторую жену не возьму.

— Тебе нельзя, чтобы я была твоя жена, — спокойно сказала Манзура. — Як тебе буду просто так приходить. Когда ты женщину захочешь.

— Почему? — опешил Василий. — Тебе что, религия не позволяет за русского замуж выйти? Ну, Манзура, это даже стыдно! Ты же учишься, работаешь, современная девушка — и вдруг такие глупости.

Я про религию совсем не думаю. — В ее голосе неожиданно прозвучали сердитые нотки. — Мой муж сильно Аллаха боялся, пять раз в день намаз делал, а со мной плохо жил. Совсем со мной не спал, только бил, чтобы я помнила, что его жена. Мне не по религии нельзя твоей женой быть. А потому что у меня ребенок в неправильном месте получился, его из живота вырезали, теперь, доктор сказал, может совсем детей не быть.

— Сколько тебе лет, Манзура? — спросил Василий.

— Уже очень много. Восемнадцать.

— Это хорошо, что уже восемнадцать. Завтра пойдем в загс и распишемся. Если ты не против, — спохватился он. И добавил: — Я тебя бить не буду.

Ему тут же стало стыдно. Наверное, это должно было прозвучать для нее убедительно, и все-таки — как он мог сказать такое женщине? Но что еще ей сказать, он не знал.

— Нельзя со мной жениться, Василий-ака, — упрямо повторила она, глядя на него исподлобья. — У меня детей не будет.

— И не надо.

Он произнес это резко, словно отрубил. Все равно он не сумел бы объяснить ей, почему сам не хочет иметь детей. Он чувствовал в своей душе какое-то глубокое, изначальное несчастье, которое было в его отце и каким-то необъяснимым образом перешло к нему. Василий не знал, отчего оно возникло, — отец ведь так и не рассказал ему об этом. Он понимал только, что мама уехала именно из-за этого — из-за чего-то, что было однажды сделано отцом и что не позволяло ей с ним остаться, несмотря на всю его любовь…

А может, все было совсем не так. Но, во всяком случае, передавать это несчастье дальше Василий не хотел.