Антология самиздата. Неподцензурная литература в СССР (1950-е - 1980-е). Том 3. После 1973 года

Конечно, все было не так на плавбазе, хотя, действительно, я сделал прогноз по уравнению Навье-Стокса, чем немало удивил ребятишек с сейнера и техника-метеоролога. Об этом узнал Витя, гидролог из Певека, который на плавбазе оказался случайно, — он сопровождал караван судов в Находку. У Вити, по его словам, «была своя головная боль» (то есть своих забот навалом), однако, он не поленился, разыскал меня.

— Ну как, — спросил он, — хлебаешь?

— В каком смысле?

— В смысле романтики дальних дорог?

— Ложками.

— А самочувствие?

— Полное отупение. Впрочем, к этому и стремился.

Вот так, кажется, начался разговор. А может и не так. Ведь я неоднократно рассказывал о нашей первой встрече, что-то уходило, что-то придумывалось…

Я специально пролистал несколько книжек. Посмотрел, как писатели пишут. Или у них память профессиональная, или так принято — но мне бы сейчас (чтоб было все как у людей) надо нарисовать пейзаж (шумело море, волны бились, облака розовели, прошел боцман в промасленной штормовке) подробно, фразу за фразой, восстановить разговор (то есть показать, какой Витя умный, как здорово он меня положил на лопатки, убедил лететь в Певек — делом заняться). Нет, ребята, честно признаюсь, не помню подробностей. Нечто смутное, общее, расплывчатое…

А вы сами все помните, что было в прошлом? Иногда, во сне, я отчетливо вижу какую-то мелочь, деталь…

Что-то врезалось в память, и я в любой момент могу восстановить какой-то эпизод, но не весь, не всю картину — кусочек, осколок. Вертолет скользит вдоль Лены. На песчаном треугольнике (тайга высунула язык — лижет воду) две палатки институтской экспедиции. Вертолет спускается. Из палатки выскакивают ошалевшие от радости бородачи. Низкое солнце бьет в глаза, и противоположный обрывистый берег кажется черным.

— Это разве комар? — говорит начальник метеостанции в Сиктях, а глаза его после бутылки спирта приобрели неоновый цвет. — Комар тогда, когда в десяти метрах не видишь лица соседа! Не поймешь, кто рядом стоит!

Находка. Прощанье с командой. Расползаемся кто куда. Четверо сели в такси. Из окон высунулись головы. Машут руками. Белый лист оберточной бумаги, как собака, бросился было за машиной, но отстал.

Кузьмич, проиграв очередную партию в шахматы, смахивает фигуры, вздыхает:

— А у меня, Мартыныч, в Симферополе двое грызунов, на них зарплата и уходит.

Дежурная острота в певекской столовой:

— Повар, в котлетах мясо!

— Не может быть!

Майский воскресный день. За домиками на льду озера мы играем в футбол. А солнце печет. Гусев без рубашки, голый по пояс, и плечи у него красные — сгорели.

Витя галантно отступил на шаг, церемонно развел руками (дескать, сила солому ломит) и пропустил вперед жену начальника треста. Дама кивком поблагодарила. У нас напряглись мускулы челюстей: улыбнуться нам она сочла ниже своего достоинства.

— Ну и работайте для себя! Пишите. — Ученый с раздражением смял лист бумаги и бросил его в корзину. — Впрочем, понимаю, какой же дурак сейчас пишет для себя? Нынче принято не рисковать — все пишут диссертацию!

(А ведь запомнил. Так запомнил, что до сих пор, дурак дураком, пишу для себя, продолжаю разрабатывать свою тему. Какой я сознательный, бескорыстный! Да нет, ребята, лучше бы мне этого не делать. С трудом выкраиваешь полчаса в день и только расстраиваешься. Несерьезно это, полчаса в день. А где взять больше? Отложить! Не думать! Но как не думать?)

…А ты напейся воды, воды холодненькой…

Магнитофоны. Записи Окуджавы, Кима, Галича. Все свободные вечера в Певеке мы ходили друг к другу, переписывали. Не помню ни одного «сабантуя» без того, чтоб в углу не бормотал магнитофон. И Москва нам казалась рядом…

Мыльные волны Охотского моря. Серебристое кипение сайры в призрачном свете синих ламп. Стоп. Я не уверен, что сейчас не всплывет серая, как смерть, немецкая подводная лодка из английского фильма.

Плавал я месяц, а кино смотрел всю жизнь.

И пурга, которую я вспоминаю, — именно та, что застала меня на трассе, или из картины «Алитет уходит в горы»?

Правильно, ребята, повторяюсь, про это мы уже говорили, когда искали нашу единственную первозданную личность, анализировали из чего она состоит.

…Однако, как сотрясалось стекло вездехода, когда снежная тьма хлестала зарядами, я ощущаю до сих пор.

С космическими лучами на землю приходят частицы высоких энергий. Обычными приборами их нельзя зафиксировать. Чтобы поймать частицу, надо погасить ее скорость.

Под колокольней церкви, где помещается Якутский институт, есть большой металлический шар. Он набит свинцовой дробью, а внутри — счетчик. Частица пробивает толстый кирпичный свод, ее тормозит свинцовый щит, и только тогда счетчик ее отмечает, то есть запоминает.

Во дворе института — шахта глубиной в тридцать метров (ее копали сами сотрудники). Вечная мерзлота служит тоже тормозной прокладкой. В шахте три станции. Нижняя станция (там летом температура минус двадцать) фиксирует наиболее «высокоэнергичные» частицы. На фотопластинке виден след.