Антология самиздата. Неподцензурная литература в СССР (1950-е - 1980-е). Том 3. После 1973 года

— Такси! — крикнул он. Мимо проехала «Победа» с зеленым глазом.

— Бросьте! — Инга схватила его за руку. — Вот же метро.

Машина не остановилась.

— Вы, оказывается, бретер?

— Бретёр, — поправил Курчев, не догадываясь, что она говорит на английский манер. — Я спешу.

— Метро всего быстрее. Я каждый день сюда езжу.

— Ах, да! Третий научный… Нашего брата туда не пускают…

— А вы напишите другую работу и пустят. Они спускались по мокрой гранитной лестнице. Девушка весело помахивала рукой в варежке.

— Нет, — сказал Курчев, — с меня хватит! Тьфу ты, черт, опоздал! — он взглянул на часы над кассой. — Опоздал, — повторил он, зачем-то сверяясь со своими.

— Вам сейчас на работу? — спросила девушка, протягивая билетную книжечку контролеру.

— Да нет… К мачехе. Они рано ложатся. Времени было четверть двенадцатого.

— Я на вашем месте все-таки подала бы в аспирантуру, — повторила девушка. — Или вам светит удачная карьера?

— Карьера? Какая там карьера, не выше капитана. А теперь и вовсе трибунал корячится, — добавил, сам не зная, прихвастнул или нет. — Мачехе письмо везу: чтоб в Кутафью башню отнесла, на имя Маленкова. Теперь по почте придется… — Он оборвал себя, потому что получалась сплошная жалобная книга.

— Большие неприятности? — спросила Инга уже на перроне, вежливо поддерживая разговор.

— Да так… В общем, я решил рвать когти…

— Вот и подайте в аспирантуру…

— Нет. Для аспирантуры писать — себе дороже… Про девятнадцатый век еще куда ни шло, но мне про сегодняшнее охота…

— С сегодняшним сложнее, — согласилась Инга. — Даже с меня сегодняшнюю туфту требуют. Не знаю, как выкрутиться. Подошел поезд.

— Спасибо, ваш брат обещал написать самые идейные страницы, — Инга не давала затухнуть разговору.

— Он умеет, — сказал Курчев, не желая ругать Алешку.

— Да, это неприятное занятие, — согласилась Инга. — Но у Алексея Васильевича как-то получается.

— Вранье, как его ни переворачивай, оно все равно вранье.

— Скажем лучше — общие места. Их трудно изложить так, чтобы звучало не унизительно.

— Да, унижений вагон, — согласился Курчев. — А все от вранья.

— Нет, скорее от скованности. Я чуть не ревела: слова все выходили какие-то нечеловеческие…

— Точно, — улыбнулся Курчев. — Но на это есть мастаки.

Я на гауптвахте встретил одного такого. Я в позапрошлом году по глупости попал на гарнизонную губу под Питером. Вдруг выключили свет. А в этот день как раз печатали газету-дивизионку, и меня как самого грамотного послали в редакцию крутить наборную машину. Я ручку верчу, а в кабинете пропагандист из Ленинграда инструктаж толкает, как писать передовицы. Я, говорит, товарищи, покупаю тетрадки, очень удобные, в переплетах. У меня их уже больше двадцати набралось. Вам тоже советую не пожалеть денег и купить. В эти тетрадки я заношу всякие образные выражения, например: «твердыня мира», «бастион социализма», «оруженосцы американо-английского империализма», «пропагандистская машина» и другие. Он их насчитал штук сто. Я всех не упомнил, — улыбнулся Курчев, потому что все примеры взял из Алешкиной статьи. — В общем у него был полный набор с прицепом. Все это, говорит, товарищи, я заношу в тетрадку. И передовицу сначала пишу своими словами, но потом вынимаю тетрадки и смотрю, что можно заменить на научные, красивые и образные словообороты.

— Шутите? — засмеялась Инга.

— Честное слово, нет.

— Вы считаете, что у вашего брата тоже заведены тетрадки?

— А ему зачем?.. — начал Борис, но вовремя осекся. Ему хотелось сказать, что у Алешки и без тетрадок голова набита дрянью.

— Все равно спасибо Алексею Васильевичу, — сказала Инга. — Если, конечно, не подведет.

— Не подведет… — вздохнул Курчев, посмотрел на ручные часы и нахмурился. Инге стало неловко, словно это она его задержала у Сеничкиных.

— Совсем опоздали? Вам, наверно, стоило попросить родных… Или в башне большая очередь?

— Нет, никакой. Сдаешь в окошечко, и все дела. Расписки не нужно. Это напротив, в Президиуме, у Ворошилова, очередь. А Кутафья башня как почтовый ящик. А, ладно, плевать! — Он махнул рукой: долго расстраиваться не умел. — Наклею марку и пошлю.

— Хотите, я передам? — спросила вдруг Инга.

— Вы всерьез? — обрадовался он. — Да нет, неудобно…

— Отчего? Я каждый день бываю напротив.

— Ах да, третий научный!..

— Он самый, — улыбнулась девушка. — Дайте письмо.

— Ловлю на слове! — осмелел Курчев и достал из чемодана белый конверт. «Хорошо, что заклеил», — подумал он и вдруг вовсе расхрабрившись, спросил: — А машинку случаем не возьмете?

— Тоже туда отнести? — улыбнулась девушка.

— Нет. У себя оставьте. Мне ее сейчас деть некуда, а с ней тоже непросто…

— А вы сдайте в камеру хранения, — нашлась Инга.

— Нельзя. Там только пять дней держат, а мне дали неделю ареста и еще, наверно, добавят, — сказал Курчев и смутился, вдруг Инга решит, будто он хочет ее закадрить с помощью малявки.

— Что ж, давайте, — согласилась девушка. — Запишите мой телефон — только я редко бываю дома.

— Мне не к спеху. В полку она мне не нужна.

— А вдруг вы передумаете и решите написать другую работу?