Антон Павлович Чехов

На Сахалине «небо по целым дням бывает сплошь покрыто свинцовыми облаками, и безотрадная погода, которая тянется изо дня в день, кажется жителям бесконечною. Такая погода располагает к угнетающим мыслям и унылому пьянству. Быть может, под ее влиянием многие холодные люди стали жестокими и многие добряки и слабые духом, не видя по целым неделям и даже месяцам солнца, навсегда потеряли надежду на лучшую жизнь» («Остров Сахалин»).

Зимними холодными вечерами в ялтинском доме он был один. Рано темнело, за окнами выл ветер («ветер дует, как в четвертом акте “Чайки”»), по крыше стучал дождь…

Ялтинская жизнь шла год за годом, но ощущение от нее и настроение не менялись.

«Ты пишешь про театр, кружок и всякие соблазны, точно дразнишь, точно не знаешь, какая скука, какой это гнет – ложиться в 9 час. вечера, ложиться злым, с сознанием, что идти некуда, поговорить не с кем и работать не для чего, так как все равно не видишь и не слышишь своей работы. Пианино и я – это два предмета в доме, проводящие свое существование беззвучно и недоумевающие, зачем нас здесь поставили, когда на нас тут некому играть» (М. П. Чеховой, 11 ноября 1899 г.).

Не улучшали настроение и сомнения в нужности всех этих жертв: среди медиков возникли разногласия, действительно ли обязательно жить в Крыму.

Но хуже всего было то, что Чехов считал: ялтинская обстановка не способствует, а мешает его писанью. Стоило ему заговорить о том, что в последнее время пишется хуже, как тут же всплывала Ялта: «Я пишу, работаю, но, дуся моя, в Ялте нельзя работать, нельзя и нельзя. Далеко от мира, неинтересно, а главное – холодно» (17 ноября 1901 г.); «Ах, какая масса сюжетов в моей голове, как хочется писать, но чувствую, чего-то не хватает – в обстановке ли, в здоровье ли. Не следовало бы мне жить в Ялте, вот что! Я тут как в Малой Азии» (23 января 1903 г.). Ему уже начинает казаться – то, чего никогда не было раньше, – что он в стороне от жизни, уже не видит ее «как прежде», и он тоже сразу же связывает это с Ялтой: «Я все похварываю, начинаю уже стариться, скучаю здесь в Ялте и чувствую, как мимо меня уходит жизнь и как я не вижу много такого, что, как литератор, должен бы видеть» (В. Л. Кигну-Дедлову, 10 ноября 1903 г.).

2

Было еще одно обстоятельство, которое заставляло ощущать Ялту как «тюрьму».

В сентябре 1898 года на репетиции «Чайки» в Охотничьем клубе в Москве Чехов увидел актрису Ольгу Леонардовну Книппер. После другой репетиции – драмы А. К. Толстого «Царь Федор Иоаннович», где Книппер играла Ирину, – он пишет Суворину о ней в необычном для себя восторженном тоне. Ему нравится все: «Голос, благородство, задушевность […]. Если бы я остался в Москве, то влюбился бы в эту Ирину». В Москве он не остался, но об Ирине – Книппер вспоминал и удивлялся, что в рецензиях на спектакль о ней не пишут.

В Москву Чехов попал спустя полгода и уже через неделю неожиданно пришел с визитом в дом Книппер. Шестнадцатого июня 1899 года он написал ей письмо – первое из тех 433 писем и телеграмм, которые пошлет он за следующие пять лет.

В июле 1900 года Ольга Леонардовна гостила в Ялте, у Чехова в семье. Этот месяц был решающим в их отношениях.

Однако венчание произошло только в мае 1901 года. «Если ты дашь слово, – писал Чехов будущей жене накануне, – что ни одна душа в Москве не будет знать о нашей свадьбе до тех пор, пока она не совершится, – то я повенчаюсь с тобой хоть в день приезда. Ужасно почему-то боюсь венчания и поздравлений, и шампанского, которое нужно держать в руке и при этом неопределенно улыбаться».

Так и сделали: на церемонии присутствовали только необходимые свидетели.

Мать и сестра Чехова были сильно обеспокоены его женитьбой, возможными переменами в своей сложившейся жизни. Чехов их успокаивал – это была одна из главных его забот тех дней. В день венчания он телеграфировал матери: «Все останется по-старому». А через несколько дней разъяснял в письме к сестре: «Думаю, что сей мой поступок нисколько не изменит моей жизни и той обстановки, в какой я до сих пор пребывал. Мать, наверное, говорит уже бог знает что, но скажи ей, что перемен не будет решительно никаких, все останется по-старому» (2 июня 1901 г.).

Действительно, не изменилось почти ничего – еще меньше, чем он предполагал и хотел. Книппер жила в Москве, играла в своем театре, Чехов – в Ялте, с матерью; изредка приезжала сестра. Жена была – семьи не было.

Врозь они были чаще, чем вместе, со дня знакомства, но этой зимой, после женитьбы, он переживал разлуку особенно тяжело. Впервые в эпистолярии Чехова появляются жалобы и даже просьбы: «А вдруг ты бы взяла и приехала в Ялту на 2—3 дня! Понадобилась бы только одна неделя для этого. Я бы встретил тебя в Севастополе. В Севастополе пожил бы с тобой… А? Ну, бог с тобой!»