Михаил Сердюков

Антоша, вставай

Посвещается Валентине Трибурт.

1

— Антоша! — старуха погладила меня по ноге. — Вставай.

Я так не хотел открывать глаза, что резко схватился за одеяло и, накрывшись им с головой, прижался к стене.

— Ну хватит дрыхнуть, вставай давай! Завтрак готов. — Мать отпустила мою ногу и ушла из спальни, оставив меня наедине с беспомощностью перед ленью.

Я еще сильней зажмурился и стал представлять себя на черном мотоцикле. Брутальный двухколесный зверь — "Триумф” 17-го года. В свете уличных фонарей он выглядел фантастически: большой округлый бензобак, кожаное двухместное седло и мощный, неудержимый мотор.

Мое стройное тело обтягивала черная футболка, на ногах хорошо сидели плотные джинсы, на руках красовались кожаные перчатки с пластмассовыми вставками на случай падения. Движок реагировал на каждое прикосновение руки, оглушая улицу выстрелами. От этих звуков мне стало так легко, что я снова провалился в сон.

Приятные волны разлились по телу. Я держал путь к своей возлюбленной. К той самой девчонке, по которой сох последний год. Она ходила в потертой косухе, обтягивающих велосипедках и больших белых кроссовках. Куртка подчеркивала талию, шорты притягивали взгляд.

Мой верный друг вез меня навстречу к избраннице. Из-за сильного порыва ветра мои длинные волосы, собранные в хвост, пытались вырваться на свободу, но у них ничего не выходило. Я спешил украсть ее и увезти к маяку.

— Ну что такое? Я же сказала, вставай, тебе через тридцать минут выходить на работу, — сквозь дерзкий звук мотора раздался писклявый голос матери.

"Эта Старая Карга обламывает весь кайф”. Я старался удержаться во сне. Мне нужно было всего несколько секунд, чтобы успеть пожать классные сиськи Кати и пощупать ее сочный зад.

Так далеко я еще не заходил: обычно она быстро сливалась, говоря, что забыла выгулять пса, или придумывала историю про невыключенный утюг.

"Только не сейчас”, — закрывая уши одеялом, думал я, ощущая спиной прикосновение любимой. Она крепко прижималась ко мне своим шикарным телом. Разрезая ночную мглу, мы мчались к маяку. Еще мгновение, и я раздену ее. Еще немного, и я смогу насладиться ее аппетитными формами. От этих мыслей у меня стало тесно в трусах.

— Тебя уволят с работы! Ну что за дела! — мать стала стягивать одеяло.

Только не это. От меня отрывали Катю. Крепкие объятия возлюбленной ослабевали. Я резко затормозил и, обернувшись, обнаружил отсутствие девушки. Мотоцикл тут же испарился, и остался только я — жирный мужик в семейных трусах. Стоя перед толпой покупателей в магазине, я чувствовал приступ боли и сжимался, как кусочек яблока под солнечными лучами. Я пытался убежать от зевак, тычущих в меня пальцем, но люди были повсюду. Они смеялись, указывая на трусы и мокрое пятно центре. Мне стало дурно и тошно. Остатки вчерашнего ужина подступили к горлу.

— Ты снова описался? — спросила старуха. — Матрас весь мокрый! Ну что ж такое! Ты уже взрослый мальчик! — Она угрюмо вздохнула. — Как такой большой мальчик все еще мочится в кровать? Таким бугаям, как ты, уже нехорошо ходить по-маленькому прямо в постель. — Мать свернула одеяло и, убрав его в шкаф, фыркнула: — Завтрак готов!

Я придвинулся к стене и обнял подушку. Пытаясь представить, что прижимаюсь к Кате, что она никуда не делась и мое лицо на ее груди. Она отвечает взаимностью и запускает руки в мои длинные русые волосы. Но это были не ее руки, это старуха резким движением стянула меня с кровати.

— Антон, сколько можно повторять? Вставай, чертов лентяй! Если тебя уволят с работы, о матери кто позаботится?

Я попытался ей возразить, кинуть что-то типа: "Сама за собой ухаживай, Старая Карга!”, но выдавил лишь нечленораздельный звук, похожий на пердеж.

Трусы и кровать действительно были мокрыми. В свои сорок два мне редко удавалось проснуться в сухой постели. В детстве матушка водила меня по врачам, мне выписывали таблетки и разговаривали со мной так, словно я даун. Сколько себя помню, я всегда оставлял "ночной след”.

Я посмотрел на телефон — девять сорок две. Это означало, что у меня восемнадцать минут на сборы и тридцать на дорогу. От станции "Тропарево” до станции "Чистые пруды” как раз тридцать минут, и нельзя терять ни секунды, чтобы не оказаться на помойке.

Еле-еле я заставил себя встать с кровати. Мать возилась на кухне. Она на такой громкости смотрела "Доброе утро, страна”, что шум от передачи стоял на всю хату.

— Сделай потише эту тарахтелку, — прогнусавил я.

— Что ты сказал? — мать выбежала в зал. — Завтрак готов, давай умывайся и за стол.

— Старая карга, не дала мне поспать, — процедил я.

— Что ты там говоришь?

Но вместо ответа я развернулся и пошел в сторону ванной.

Мы жили в двухкомнатной хрущевке площадью тридцать шесть квадратных метров. Старуха спала в гостиной, среди сервантов, забитых хрустальными вазами, а я — в спальне размером с крысиную клетку. В моей комнате зимой было холодно, а летом жарко, так что я вечно потел как мразь.