Антракт

После войны он работал на нефтебазе. После очередного замера нефтепродукта обнаружилась его недостача. Обвинили нашего дедушку. Суд был скорым. Он не оправдывался. Сказал только одно: «Мои дети выросли, а у начальника – совсем малыши». И пошел в тюрьму. Говорят, моя сестра, когда его забирали, кричала на милиционеров: «Дураки, отпустите моего папу!»

Начальник оказался человеком совестливым, добился перепроверки результатов замеров, и вскоре было обнаружено, что цистерна стояла криво, и замеры неверны. Дедушку выпустили.

Иногда, даже, пожалуй, часто, у него случались немотивированные приступы гнева. Выражалось это в матюгании на всех, кто попадался на пути: движимый и недвижимый. Исключение составляли мы с мамой. Бабуля, устав слушать его нелитературные изыски, говорила: «Дед, бяссовестный, вот Нина приедет, все расскажу!» Или, если я была в зоне досягаемости, грозилась, что я услышу. Гнев сразу утихал.

Мама единственная из сестер получила высшее образование. Когда она приехала с дипломом и показала его родителям, дедушка с досадой сказал: «И за эти две корки ты столько трудилась!»

Когда я приехала к дедушке с дипломом, он стал называть меня на «вы». Я возмутилась такой метаморфозе в обращении. Он сказал, что только так может выразить уважение к моей учености.

Много раз в жизни бывали ситуации, когда я корила себя за простодырство и бесхитростность. Понимала, что выгляжу по меньшей мере идиоткой и ничего не могла с собой сделать. А какой я могла вырасти в семье, где такое поведение было нормой, где никто ни от кого ничего не скрывал и не прятал?

Жил по соседству с нами куркулистый мужик по фамилии Бантиков. Глухой забор его дома был выше человеческого роста в два раза. Типа, новый русский. Скользкая была личность, но своего он никогда не упускал, да еще и чужое прихватывал. Очень обидел он нашего дедушку. Мужские обиду на женские плечи в нашем доме не принято было взваливать, поэтому причина обиды осталась тайной. Но только Бантиков был единственный человек на селе, с которым дедушка до последнего дня своей жизни не здоровался. Когда дедушка умер, Бантиков прилюдно у гроба просил, плача: «Петька, прости!»

Первой из жизни ушла бабушка. Дед отказался уезжать из своего дома и, главное, возмущался: «Как я оставлю бабку?» Утром и вечером он ходил на ее могилу, перестал есть… Мама, уезжая, просила его: «Пап, поживи хоть лет пять». Он ей ответил: «Дочка, прожить бы пять месяцев…» Ровно через пять месяцев его не стало.

Навсегда в моей памяти останется мое последнее прощание с ними: едва сдерживающая слезы бабуля и дед, машущий фуражкой вслед автобусу, увозящему меня от них навсегда, и я в автобусе, опухшая от слез. Уж плакать я всегда умела!

Прошло почти сорок лет, как их нет на земле. Горечь потери притупилась. Осталась светлая грусть и безмерная благодарность за благородство их душ.

Брат

После окончившихся с уходом наших дедушки и бабушки летних гостеваний и потери родового гнезда все вместе мы уже не встречались и не встретимся никогда, потому что двое из четырех моих братьев уже покинули этот мир.

Моя профессиональная жизнь была связана с авиацией, а самолеты в мои родные края не летали, поэтому долгое время мы с братьями не встречались. Иногда, после маминых наездов на родину, она передавала мне угрозы брата Васи, что он как-нибудь выследит мой маршрут на самолете и подстрелит его из берданки, ибо иного пути заманить меня на историческую родину не видит.

Наверно, пришел момент, когда ностальгия переросла в настоящую болезнь, и мы с мамой отправились в путь, в гости к моему брату Васе, на излечение. Нашла я его вполне узнаваемым после долгой разлуки, что меня очень порадовало. Только вот водонапорная башня, которая казалась мне упирающейся в небо, стала совсем приземистой. Я с недоумением спросила, зачем ее укоротили. Васька мне на это ответил, что это мы выросли.

Психологи утверждают, что люди делятся на три категории в своем восприятии мира: аудиалисты, кинестетики и визуалисты. Я утверждаю, что есть еще и четвертая категория: тех, кто воспринимает мир через запахи. Было мне достаточно малого: ощутить запах шпал железной дороги, смешанный с запахом угля и оренбургской пыли, тонкий аромат цветов дикого горошка и чабреца, шорох колышущейся на ветру ковыли. Я вспомнила себя беззаботной девчонкой, мчащейся босиком с ватагой ребятни по теплой пыльной дороге под ласковыми лучами заходящего солнца. Этих воспоминаний оказалось достаточно, чтобы гармония снова поселилась во мне.