Анжелика в Новом Свете

«Она женщина, а женщина не создана для ада, что бы об этом ни думали. Анжелику все еще терзает стыд за ее малодушие, за ее страх, за ее падение… Она не создана для тьмы и хаоса, она создана для света и гармонии. Не отстраняйся в своем страдании от меня, душа моя, я знаю, что не дает тебе покоя. Жизнь нанесла тебе рану. Но в этом нет ничего позорного – быть сраженной ею. Такова человеческая судьба. Главное – суметь залечить эту рану. В былые времена женщины, дети, крестьяне, горожане, ремесленники – короче, все слабые имели защитника. Защитником был рыцарь-шевалье. И это было делом шевалье – сражаться за слабых, воздавать должное за обиды, платить кровью за тех, чьи кулаки и сила духа были немощны. Это было делом шевалье – защищать тех, кто не рожден для борьбы, для крови, выстрелов, несчастья. Это было его долгом. Теперь времена изменились. Нет больше рыцарства. Нет больше шевалье. Каждый дерется сам за себя. Женщины защищаются с помощью ногтей и зубов, простолюдины же поступают, как Малапрад, а потом изнемогают от ужаса. Простой человек создан для тихого, спокойного существования. День, когда жизнь лицом к лицу сталкивает его со страстью, с несчастьем, делает его безумцем, он не готов к этому, он никогда не думал, что такое может случиться именно с ним. И тогда в страхе своем он способен совершить невесть что, самое худшее, самое немыслимое. Единственное, что он ясно осознает, – это одиночество, одиночество грешника. Я прекрасно представляю себе этого достойного, уважаемого в своем городе человека разрубающим еще теплые тела людей, которых он знал и которых, возможно, любил, вижу капли пота на его лбу и признаюсь: эта картина внушила бы мне скорее сострадание, чем ужас.

Бедный ремесленник! Где твой защитник? Где твой заступник?

У дворянина от рождения достаточно отваги, чтобы смотреть в лицо опасности, смерти, самому худшему, всему, что только может существовать на земле, порожденному уродством мира. Вот этого-то и недоставало Малапраду, ремесленнику добросовестному и добропорядочному. Если бы он был дворянином, он не убил бы тех, кто поглумился над его чувствами, он не поддался бы этому безумному ослеплению. Он бы упрятал жену пожизненно в монастырь, а сам дрался бы на дуэли с ее любовником, дрался, не таясь, и убил бы его, не рискуя при этом ни попасть в тюрьму, ни быть повешенным, ибо таково было бы его право – убить соперника в честном бою. Но рыцарства больше не существует, кардинал Ришелье предал его забвению, запретив дуэль. Как должен я воспитывать теперь своих сыновей? В каком мире им предстоит жить? Да, сомнения нет, в мире, где хитрость и терпение являются первейшим оружием. Но сила, хотя она и вынуждена затаиться, тем не менее необходима…»

Поглощенный своими думами, де Пейрак настолько отрешился от всего окружающего, что теперь уже Анжелика обратила вдруг на это внимание и подняла на него взгляд.

Она смотрела на этого человека, что сидел, повернув к пламени свое словно выточенное лицо, из которого ветер, солнце и море сделали маску, жесткую, как выдубленная шкура, и только лишь глаза и губы на ней были наделены чувственной жизнью. Он не носил больше бороды. «Индейцы не любят бородатых мужчин», – говорил он, советуя и своим людям последовать его примеру, дабы не восстанавливать против себя местных жителей, ведь те воспринимали бороду как неряшество, равносильное непристойности. И если трапперы не шли на эту жертву, то лишь из-за лени и небрежения, а также по недомыслию. И напрасно, им было бы лучше смириться. Ведь ни для кого не секрет, что достопочтенный отец Бребеф ужасными мучениями поплатился по совокупности за две провинности, которые не могли простить ему индейцы: он был лыс и носил бороду.

А вот от Жоффрея де Пейрака подобные мелочи никогда не ускользали. И разгадать их обычно помогало ему то уважение, с которым он относился к нравам и обычаям других народов.

Анжелика села рядом с мужем и прижалась лбом к его коленям.

– Откуда вы берете силы, чтобы всегда оставаться бесстрашным, не боясь ничего? – спросила она. – Ведь вы никогда, ни при каких обстоятельствах – я не преувеличиваю – не способны испытать ту унизительную трусость, когда начинаешь питать отвращение к самому себе… Даже перед костром, даже под пытками… Откуда вы черпаете силы? Уж не с молоком ли матери впитали вы истинное мужество, уж не с пеленок ли стали мужчиной?