Апокалипсис: Пролог

К церкви подошли под звон колоколов, созывающих народ к обедне. Церковь, построенная в середине ХVIII столетия, ещё носила следы русского зодчества: полукруглые арочные своды на фигурных столпах, как у старинных теремов, образовывали маленькие обособленные притворы, что позволяло уединиться. Ваня сразу оценил это: опустившись на колени перед иконой святого Николая Чудотворца, он, скрытый от посторонних глаз, помолился от всей души, не привлекая ничьего внимания и не отвлекаясь на посторонних… Мотя тем временем купила свечей и, степенно кланяясь каждой иконе, ставила свечу, размашисто крестилась и переходила к следующему образу.

– Святителю Николае, моли Бога о нас, грешных, – горячо шептал Ваня, стоя на коленях и молитвенно сложив руки. – Буди защитником бате на войне, огради его незримым щитом, чтобы не брали его ни пуля, ни кинжал, ни штык, чтобы целым и невредимым воротился домой. Буди защитником мамке дома, в деревне, одна она там осталась, без мужиков. Защити её от зол, бед и злых человек! Буди защитником богохранимой стране нашей, властех и воинстве ея, и церкви нашей, святой апостольской…

Много чего бессвязно шептал Ваня, напряжённо вглядываясь в лик святителя Николая, словно силился разглядеть в нём отклик на свою молитву. Постепенно мысли растаяли, в голове образовалась пустота, состояние прострации, перед глазами потемнело, образ святого заволокло туманом. Словно он, Ваня, перетёк в иное измерение, – и находится ни на земле, ни на небе, а перешёл за некую невидимую грань. И там, за этой гранью…

– Вот ты где! Причащаться будешь? Вон там батюшка исповедует, – Мотя вернула его на землю. Ваня заморгал, встал на ставшие как будто ватными, ноги и, не очень понимая, куда идёт и зачем, присоединился к очереди желающих исповедаться. Народ стоял простой – старик с длинной седой бородой истово крестился, глядя бесцветными глазами куда-то вверх, баба с заляпанным грязью подолом ситцевой юбки, мужик в картузе с окладистой чёрной бородой и лицом напряжённым и хмурым, некрасивая девица в платке, надвинутом на глаза, она крестилась мелко, низко кланяясь и что-то шепча бескровными губами. Батюшка отпускал всех быстро, епитрахиль то и дело взлетала, чтобы покрыть голову очередного кающегося. Только хмурый мужик исповедовался долго, что-то взволнованно и возмущённо шепча, и рубя воздух заскорузлой ладонью. Мотя исповедалась быстро, отошла от батюшки с лицом постным, исполненным собственного достоинства и сознания выполненного долга. Всем своим видом она демонстрировала, что она – образцовая жена и мать, и все грехи её в том, что соседке косточки перемыла, да в пятницу скоромного пирога отведала. Ваня хотел много чего рассказать незнакомому священнику. Особенно волновала его находка – клад из незнакомых зелёных банкнот. Соблазн, ой, соблазн, да и только… Какая сила так подшутила над ним – подсунула чемодан с чужими деньгами? Да уж известно, какая… Всякий раз, вспоминая про свою находку, Ваня вздрагивал и озадачивался. Холодок пробегал между лопаток. Ох, искушение… Спаси, Господи!

Глядя на добродушно-равнодушное лицо батюшки, он тревожно зашептал:

– Согрешил я перед Господом, согрешил…

– Ну-ну! Чем согрешил-то? – подбодрил священник.

– Боюсь я, батюшка… Чувствую, что-то страшное надвигается и думаю: а как же Бог, неужели попустит?

– В том, что боишься, греха нет – всем нам тревожно, война ведь… Ну, а ещё чем согрешил?

– Из деревни приехал, молитвослов не взял, один он у нас.

– Ну, так что же?

– Молитвенное правило полностью не читаю, только по памяти, что помню.

– Зарплату получишь – купи молитвослов… Есть ещё что?

Ваня хотел рассказать про найденные деньги, но промолчал.

– Ну, коли нет… Имя?

– Иоанн.

Батюшка накрыл его епитрахилью, зашептал привычные слова. «Данною мне властью…».