Апология чукчей

Литераторов приехало множество. Богатое американское «Whiteland Foundation» не скупилось. По прошествии уже четверти века я плохо помню коллег-писателей, все они были диссиденты из СССР и восточноевропейских стран. Помню разве что, что был Лев Копелев с женой, тот, который написал несколько книг об «ужасах» советской оккупации Германии. Дни литературы открыла рослая красотка — председатель «Whiteland Foundation» Анн Гетти. Очень рослая красотка была женой одного из сыновей нефтяного магната Пола Гетти. Красотка увлекалась литературой, она прикупила себе знаменитое издательство «Grove Press», а я был автором этого издательства.

Как водилось в те годы, писатели-диссиденты вступили в перепалку со мной. С их точки зрения, я был просоветский, а с моей точки зрения — они были бесталанные третьесортные литераторы. Копелев с женой возмутились моей шинелью, назвали мое прибытие в Австрию в этой шинели вызывающим, провокационным. Я сообщил им, что, если они не знают, эта шинель освободила Европу от гитлеризма.

В результате этой перепалки в перерыве меня окружили красивые дамы, одетые и разговаривающие таким образом, что я определил их как аристократок. Но они оказались, эти дамы, общим числом где-то шесть или семь дам, высшей аристократией! Достаточно сказать, что одна из них носила фамилию Гогенлое, а еще одна — Гогенцоллерн. А, каково! Я им понравился, видимо, моей наглостью, повадками «русски мужик» и оккупанта. «Диссиденты не понимают психологии недавно еще оккупированных народов и не понимают психологии оккупированных дам», — подумал я снисходительно.

К вечеру, когда стемнело, к Sacher-отелю подъехал на ржавом «фольксвагене» Андрей. В конце шестидесятых годов в Москве мы с ним были близкими друзьями, я жил у него на Малахитовой улице, он работал фельдшером и занимался живописью. Мать его была доктор, но особого рода, она работала в российских посольствах за границей. Мать русская, а отец Андрея, оказалось, еврей, поэтому он воспользовался волной еврейской эмиграции и уехал в Австрию в самом конце семидесятых с женой и ребенком и вот жил в Вене.

— Я покажу тебе настоящую забегаловку для простых немецких алкашей, — сказал Андрей.

— Вот-вот, именно, где разливают дешевый шнапс, — одобрил я. — И где из магнитолы хрипит «Лили Марлен». А то меня задолбали все эти Гогенцоллерны и Гогенлое.

— О, ты познакомился с Гогенцоллернами?

— Да.

— Ну и..?

— Обычные сдержанные напудренные селедки. Я бы лучше познакомился с большущей рыжей потной австриячкой. Там, куда мы едем, есть такие?

— Бывают, — сказал Андрей. Он уже развелся и жил один. — Я пригласил сегодня двух. Сказали, подойдут.

Мимо мелькали уже совсем незначительные здания. Вена — небольшая столица, меньше двух миллионов жителей. Андрей запарковался у какой-то старой двери. Мы вышли и вошли внутрь.

В помещении пахло мокро алкоголем. Оно было тесное, полутемное, и за столиками сидели действительно просто одетые в теплые пальто и куртки австрийцы. У некоторых были красноватые лица.

Мы прошли к бару. Бармен, лысый, в красной жилетке поверх белой рубахи, смотрел на мою шинель не отрываясь, с тревогой.

— Шнапсу, самого простого. Переведи.

Андрей прокурлыкал бармену на вполне сносном немецком, ну австрийском.

Бармен стоял за своей стойкой и молчал. Потом открыл рот и произнес короткую фразу. При этом он указывал на меня.

— Шинель? — спросил я.

— Ну да, — вздохнул Андрей. Он требует, чтобы ты снял шинель, иначе он нас не обслужит. Снимешь?

— Не буду, — сказал я. — Пошли в другой бар.

Не тут-то было. Вокруг нас уже стояли посетители, стекшиеся к бару от своих столиков. Некоторые сжимали в руках стаканы и пивные кружки. Они галдели, а один брезгливо схватил меня за рукав шинели.

— Что говорят? — спросил я.

Андрей грустно сообщил, что они называют нас проклятыми оккупантами и требуют, чтобы мы убирались.

— Скажи, что мы уберемся, — вздохнул я.

Он сказал, но они не расступились. Я подумал, что, падая, нужно будет ухватиться за голову руками. Потому что руки починить будет докторам легче, чем голову.

Тут из-за спин разгневанных австрийцев к нам пробрался маленький старичок. Один рукав его пальто был засунут в карман.

Старичок что-то сказал австрийцам, и они затихли. Потом он спросил о чем-то Андрея. Андрей ответил. Потом старичок обратился к австрийцам с короткой речью. После чего австрийцы, всё еще галдя, пошли к своим столикам. Затем старичок что-то сказал бармену. Тот кивнул и поставил на стойку три стакана.

— Что он им сказал?

— Он сказал, что потерял руку на Восточном фронте и что от его рук на Восточном фронте погибли как минимум трое русских солдат, так что мы квиты, хватит всего этого, можно выпить.

Бармен налил нам мутного шнапса, и мы выпили все трое: Андрей, я и однорукий старичок.

Однако мы не стали испытывать судьбу и не выпили по второй. Мы ушли. Пожав на прощание единственную левую руку старичка. На улице я снял шинель.

Белое на белом