Апостол Сергей. Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле

Надо сказать, фортуна столь любезна с Иваном Матвеевичем, что награждает и без просьб. При дворе почти нет людей, которые в фаворе одновременно у Екатерины и опального угрюмого наследника Павла Петровича. Между тем Иван Муравьев однажды видит, как его юный воспитанник Константин Павлович кидается к проходящему мимо конногвардейскому полку, берет над ним начальство и производит полное учение. Муравьев не помешал — пусть побалуется, но Екатерина II не любит этих пристрастий второго внука и недовольна внезапным смотром; впрочем, не сильно и не долго. Зато Павел, мечтавший о настоящих военных занятиях сыновей, растрогался и запомнил Ивана Матвеевича: подойдя к нему, наследник три раза низко кланяется, коснувшись рукою паркета, и говорит: «Благодарю, что Вы не хотите сделать из моих сыновей пустых людей».

Столь успевающему молодому человеку, которого ценит Екатерина и любит Павел, на что таскаться осенью 1796 года по черноземным и подзолистым пространствам между Полтавой и Невским проспектом, опаздывая к появлению на свет сына Сергея?

Путешествия

Мы, обитатели XX века, часто считаем себя путешественниками. Куда там! Вот в XIX, XVIII веке и раньше были путешественники: нам бы их дороги, их скорости — сидели б дома.

Бесконечная дорога — важное действующее лицо старой литературы. Чичиков странствует где-то между Москвой и Казанью (колесо «в Москву доедет», а «в Казань не доедет»). Где-то между Вологдой и Керчью встречаются Аркашка Счастливцев и Геннадий Несчастливцев. Где-то в степи ночуют чеховские герои. Где-то в «отдаленнейшей губернии», по дороге из города …ска в город …ов, тащится в телеге Рудин.

Чисто российское, старое, медленное, бесконечно «где-то»… Не все ли равно где? Пушкинское:

Страшно, страшно поневолеСредь неведомых равнин!

В XX веке дорога несколько отступает из книг. Слишком быстро герой перемещается из Крыма в Москву или из Ленинграда в Сибирь. По дороге он почти ничего не успевает сделать и действует преимущественно в пунктах «отбытия» или «прибытия». Ритм бегущей тройки вытесняется частым перестуком колес, вихрем пропеллера, стихом Маяковского

Билет —          щелк.Щека —                чмок.

Свисток —                  и рванулись туда мы…

Путешествия всегда — для мыслящих оптимистов.

Путник на заре с тоскоюБросил сладостный ночлег,Вот уже его стрелою

Мчит коней ретивых бег —…………………………………Ах, дорогой бесконечнойДля души, еще младой,Для мечты моей беспечнойПредставлялся путь земной!..

Кюхельбекер, сочиняя эти стихи, был чуть моложе, чем Иван Матвеевич в 1796-м.

Знакомясь с событиями, происходившими 28 сентября 1796 года, сталкиваемся с удивительным числом странствий, экспедиций, вояжей — и это при первобытных, по нашему понятию, дорогах и скоростях, никогда не превышавших 20 километров в час! Путешествия, разъезды по службе, по частной надобности, для вручения письма, для знакомства с кровно близкой и географически отдаленной родней…

Месяцеслов на 1796 год извещает российских подданных, что самым удаленным от столиц городом является Авача, или Петропавловский порт, «до С. Петербурга, 10 648 верст, до Москвы — 9918». Это так далеко, что рассказам Василия Бестужева, прибывшего в ту пору пешком из Нерчинского гарнизона, охотно верят его малолетние племянники (будущие члены тайного общества, которые отправятся в «дядюшкины края» через 30 лет); дядя же сообщал, что «по всей дороге ему сопутствовали волки и медведи, а дорога проложена была просто по берлогам диких зверей в такой чаще леса, что кожа всего тела, обхлестываемая сучьями, должна была нарастать по два раза в месяц».

Такие названия, как Енисей, Байкал, Аральское море, Амур, звучали не менее загадочно, чем ныне — Плутон, метагалактика, квазар.

Ослабевший от лихорадок шотландский хирург и путешественник Мунго Парк 9 октября нового стиля отлеживается в африканской деревне, еще ни разу не появлявшейся на европейских картах, и пользуется гостеприимством богатого работорговца Карфы. «Рассматривая цвет лица моего, пожелтевшего от болезни, длинную мою бороду, изодранное платье, друзья Карфы сомневались, что я действительно белый». Шотландец предложил Карфе подарок — одного невольника. Карфа согласился; «таким образом, — вспоминает Мунго Парк, — человеколюбие негра похитило меня из самой крайней бедности».

Архаические обороты, описывающие «цену человеколюбия», показывают, что мы цитируем тот перевод записок Мунго Парка, который вскоре прочитают в доме Ивана Муравьева.

Путешествия… В эти дни торопятся пересечь Гиндукуш, чтоб призвать на помощь афганцев, гонцы знаменитого самодержавного повелителя южной Индии Типу-султана, который так ненавидит англичан, что разрешает посланцам Французской республики именовать его гражданином.