Апрель

Наступает не тревожимая ничем, прозрачная, как голубое апрельское небо, тишина. Быть может, в такие же тихие часы в старинном доме невдалеке от Грюнанкергассе Моцарт и написал свою «Женитьбу Фигаро». Это было два столетия назад. На высоте второго этажа на стене прибита мемориальная доска с первыми тактами моцартовского творения.

Тишина длится недолго. Снова звенят колокола, и умолкший было орган исторгает целую бурю звуков. Воскресный утренний час посвящается молитве. Улицы пусты.

Во двор выходит однорукий Гельм. Садится на скамью у зеленой от плюща стены, закуривает. Сидит он долго. Слушает пение органа, думает. Четкий стук каблучков заставляет его насторожиться. В арке ворот показывается празднично одетая Рози. В бархатной черной корсетке с зеленой шнуровкой, в красной каемчатой юбке, в зеленых чулках до колен и новых туфельках она великолепна. Тяжелые русые косы уложены на голове диадемой. В красных от непрерывной работы руках Рози держит небольшой молитвенник с перламутровым крестиком на кожаном переплете — дар благочестивой фрау Райтер.

Гельм встрепенулся, выбросил сигарету.

— Рози! — тихо позвал он.

Рози остановилась. Гельм подошел к ней.

— Здравствуйте, господин Гельм, — девушка улыбнулась.

— Здравствуй, Рози. Молиться идешь?

— Да, господин Гельм. Я тороплюсь к воскресной службе.

— Слушай, Рози, — глуховато сказал Гельм. — Богу было бы более угодно, если бы ты помогла мне сегодня привести мой угол в порядок. Мне это трудно сделать одной рукой.

В глазах Рози Гельм увидел сочувствие.

— Но ведь сегодня воскресенье, господин Гельм.

— Тем выше бог оценит твою жертву.

Рози минуту колебалась. В это время устрашающе загремел орган. Гневными, казалось идущими с самого неба, голосами он говорил о страшных муках, ожидающих грешников, предвещал катастрофу и проклинал весеннюю землю, на которой, как утверждали патеры, накопилось слишком много греха.

Рози вздрогнула, глаза ее округлились от мимолетного страха. Гельм понял тревогу девушки, взял ее за руку. В легком пожатии руки Гельма Рози почувствовала поддержку и опору. Страх исчез.

— Я понимаю, Рози, — заговорил Гельм, — ты работаешь всю неделю с утра до ночи. В воскресенье хозяйка отпустила тебя на молитву. Тебе эти часы очень дороги. Но разве доброе дело не лучше, чем пустая молитва, которую читаешь не сердцем, а только устами? Кажется, так говорят патеры в кирхах? Понимаешь, с одной рукой я не справлюсь, а помочь мне некому.

— Хорошо, — решительно сказала Рози. — Я помогу вам.

Они прошли двор и под лестницей в мансарду спустились вниз. Квартира Гельма состояла из небольшой комнаты и крохотной кухоньки.

— Бог мой! — воскликнула Рози, увидев пыль на подоконниках, черную паутину по углам. — Как вы живете в такой грязи?

— Переодеться ты сможешь в кухне, — сказал Гельм. — Там в шкафу есть халат и туфли.

Гельм принес ведро воды, достал жесткую щетку, мыло и тряпку.

Подоткнув полы халата, шлепая туфлями, Рози взялась за работу. Все пришло в движение. Повеселевший Гельм выносил грязную воду, приносил чистую, согревал ее на газовой плитке, скреб щеткой пол и разговаривал с девушкой.

— У тебя доброе сердце, Рози.

— Доброй быть лучше, чем злой.

— Ты подарила мне свой воскресный отдых. Наверно, пожалела калеку?

— Люди должны помогать друг другу. А что вы остались без руки, в этом не ваша вина.

— Конечно.

— И еще я сочувствую тем, кто одинок. Ведь я тоже одна на свете. Под Штоккерау у нас было свое хозяйство, но отец умер в феврале этого года, и все хозяйство пошло за долги. Пришлось наниматься в горничные. Жизнь очень трудна, но я не боюсь никакой работы. А вы, господин Гельм, недавно приходили к Райтерам прочищать дымоходы в кухне. На вас так много было сажи! А сегодня я вас и не узнала. У вас, оказывается, очень симпатичное лицо.

— Спасибо, Рози, — улыбнулся Гельм.

— Где вы потеряли руку?

— В Сталинграде.

— Вы, должно быть, очень не любите русских?

— Почему я должен их не любить?

— Ведь они лишили вас руки.

— Нет, Рози, руки меня лишили не русские, а шайка Лаубе.

— Лаубе? — Рози удивленно взглянула на Гельма. — Ведь он не был в этом Сталинграде!

— Ты, видно, многого еще не знаешь, Рози. У меня нет причины ненавидеть русских.

— Вы, должно быть, хороший христианин, господин Гельм, если прощаете своим врагам.