Апрельская ведьма

— Будь так любезна отдать мне мои сигареты. — Она четко выговаривает каждое слово, словно Биргитта глухая или невменяемая.

— Какие сигареты? — переспрашивает Биргитта, снова приваливаясь к витрине и закрывая глаза. Она устала. Очень устала.

— Не надо! — шипит Маргарета. — Ты забрала мою пачку «Бленда», когда мы сидели в ресторане. Я хочу получить ее обратно!

Конечно. Теперь она вспомнила. Ясное дело, дама желает получить назад свои сигареты, такого убытка она просто не переживет. А если и переживет, то наверняка будет лет тридцать гоняться за Биргиттой, строчить заявления в полицию и анонимные письма, стоять по вечерам под ее окнами и горланить: «Это ты виновата, это ты виновата!» Так пусть подавится своими сигаретами!

Все так же с закрытыми глазами Биргитта роется в кармане куртки, там тоже дырка, но маленькая, пачка сигарет провалиться не могла. Вытащив, она тычет ее наугад, ища в воздухе Маргаретину руку, потому что по-прежнему не может открыть глаза. Или, вернее, потому что не хочет их открывать и видеть, как эта зазнайка с поджатыми губами уставилась ей прямо в рожу. Еще и денег потребует за те жалкие несколько штук, которые человек успел выкурить. Биргитта может предложить ей выплату в рассрочку. Вообще-то сигареты для нее роскошь. Таким, как она, приходится обходиться самокрутками — раз уж они имеют наглость курить.

Маргарета выхватывает пачку, Биргитта слышит, как она расстегивает молнию на сумке и прячет сигареты. Теперь она уйдет задрав нос, и Биргитта откроет наконец глаза и оглядится, — но нет, она не уходит. Дышит над самым ухом.

— Ну, теперь ты справишься? — спрашивает Маргарета. Голос уже другой, немного неуверенный и не такой резкий.

Биргитта кивает. Она прекрасно справится, спасибо, если только Маргарета будет так любезна удалиться отсюда к чертовой бабушке, и немедленно, со своей дубленкой и своими сигаретами и всеми причиндалами. Но Маргарета ничего не понимает, она кладет руку Биргитте на плечо и слегка трясет:

— Слушай, ты вообще-то как? Нельзя тут оставаться, еще заснешь...

Да тебе же насрать на это, думает Биргитта, но не говорит, она стоит молча, не открывая глаз, прижавшись спиной к витрине магазина. Холод стекла уже просочился сквозь куртку и медленно подбирается к спине. Биргитта, дрожа, меняет позу и засовывает руки под мышки. Пальцы совершенно онемели. И ноги мерзнут.

— О'кей, — вздыхает Маргарета. — Я тебя подброшу до Муталы. Но чтобы без скандала.

Биргитта открывает глаза. Кто скандалит-то? Разве кто-то тут скандалит? Во всяком случае, не Биргитта Фредрикссон.

No way. Never.[26]

Маргарета проворно шагает вниз по Дроттнинггатан, но Биргитта в своих сваливающихся туфлях заметно отстает, и отставание это стремительно увеличивается.

Неспроста Маргарета так рванула, кому охота идти рядом со старой блядью. Биргитта фыркает. Можно подумать, Маргарета сама намного лучше. Если у нее еще в школе хватало наглости трахаться с учителем, то и потом, надо думать, она времени не теряла. Кое-что Биргитта с годами стала понимать — Маргарета ей звонила время от времени, и сколько раз ни заводила речь о мужиках, каждый раз был кто-то новый. Она их, видимо, меняет примерно раз в полгода.

Маргарета уже на мосту, но, заметив, что Биргитта отстала, притормаживает, потом, нетерпеливо глянув, припускает опять. Зачем такая спешка? Неужели не видно, как она на этих копытах ковыляет, — прямо, блин, Бемби? Была бы ты, дорогуша, и правда такая добрая и гуманная, какой прикидываешься, то позволила бы сестре посидеть в парке на скамеечке и сама бы подогнала машину.

Ну наконец остановилась — у перехода. Биргитта, собрав все силы, пытается бежать, но через несколько шагов останавливается. Черт. Не в форме она. Это все, блин, печень. Или легкие. Или почки. Или сердце. Когда она недавно выписывалась из больницы, врач сказал, это вообще чудо — что она еще на ногах.

— Это потому, что я сильная, — ответила тогда Биргитта, потому что не могла же она сказать, что на самом деле думает, — тогда бы ее точно упекли в психушку — на счет раз.

Врач рассмеялся в ответ и отвернулся к компьютеру, нажал клавишу и вывел на монитор ее историю болезни.

— Может, вы и были сильной. — Он покачал головой. — Но теперь пора уже поберечь себя. Особенно если вы намерены дожить до старости.

Очаровашка был доктор, почти как Хубертссон, но, как и все они, ничего не понимал. Смерть в Биргиттины планы не входила никогда, и стареть она тоже не собиралась, она даже не знала, как это делается. Ведь Гертруд и тридцати пяти не протянула.

Хотя Гертруд, конечно, никогда не была такой сильной, как Биргитта. Это было видно с первого взгляда. Невозможно тоненькая и прозрачная, она напоминала фарфоровую танцовщицу, стоявшую у бабки на шифоньере. Бабка прямо тряслась над этой танцовщицей. Она залепила Биргитте такую оплеуху, что потом несколько часов в ушах звенело, — только за то, что внучка влезла на стул и потрогала статуэтку пальцем. Это тебе не игрушка!