Аптекарь

Жизнь пробегала мимо, а он мог только смотреть, смотреть и вспоминать, понимая, что тоску свою и зависть не удастся никогда ему заглушить, ни открыть кому-нибудь, никто не должен догадываться, какая боль жжет его душу. Да и что им до его души? И есть ли у палача душа? Похоже, что есть. Но где она? Где она запрятана, что никоим образом не дает о себе знать – ни улыбкой, ни словом, ни морганием глаза? Скрыта она на дне сердца, так глубоко, что не добыть ее. Никому не удалось увидеть признаков существования души у палача. Да и сам он чувствует ее существование только в одиночестве, когда остается в тишине дома, отгороженный от мира стенами, а вечер ласково гладит окна. И тогда время от времени нисходит на него озарение, его внутреннее «я» вырывается из оков и мчится в неизведанные просторы вселенной, растворяется в них, постигая глубинный смысл жизни и представляя себя чуть ли не демиургом, властителем дум и душ, а не только тел. И только там, в тех пространствах, он мог чувствовать себя открытым, чистым и светлым. Только там – и больше нигде. Постепенно все щели в нем замкнулись, он погрузился в самого себя и жил только собой, воспринимая все вокруг на расстоянии. Потому что палач должен быть твердым, как камень, нечувствительным, как камень, глухим, как камень, молчаливым, как камень, палач должен быть сплошным камнем, иначе он потеряет свою работу, потеряет уважение и страх общества, потому что палача надо бояться, так принято, палача надо остерегаться, обходить десятой дорогой, не пить за его здоровье, не говорить ему «здравствуйте», не желать спокойной ночи. Потому что палач – это камень. Он не нуждается в чьем-то внимании. Он – сам по себе, а остальные люди – сами по себе, и так всем легче. Только первая кровь важна, только первая, а потом уже никакая, потом уже и первая кровь перекрывает все остальные, забирает с собой весь страх и мороз по коже, всю неуверенность и цокот зубов, и первая кровь живет в памяти до смерти и никогда не высыхает, стоит перед глазами и светит, и кажется, что отдельные ее капли продолжают еще жить на твоем теле, на руках и лице, никогда их не смыть, и места на теле, куда упала та кровь, будут помнить о ней, будут время от времени жечь, чесаться и напоминать о себе, особенно те капли, которые попали на губы и невольно сообщили им свой вкус, вкус чужой крови, а потом… что потом – потом и первая кровь будет требовать следующей, будет клянчить ее, и опять ты почувствуешь ее вкус на губах, и сколько бы ни облизывал губы, все же вкус крови останется.

Но до своего превращения в камень палач должен пройти определенный путь, чтобы его душа достаточно очерствела, чтобы не воспринимала так остро ни криков, ни стонов, ни хрипа, ни бульканья крови, ни самого ее вида и запаха. А когда это произошло, он почувствовал, что снова радостно воспринимает пение птиц, различает запахи цветов и лелеет их на своем огородике, а призрак крови уже не преследует его, не снятся отсеченные головы, и отпала необходимость так тщательно мыть руки. Он научился владеть собой, своим душевным состоянием, и когда решал, что это его не должно волновать – оно его уже и не волновало. Когда он выполнял свою работу, то все эти отрубленные головы, руки, ноги были для него частью какого-то живого механизма, который пришла пора выключить. Это то же самое, что остановить волчок, и когда волчок останавливался, а он переводил свой взгляд на толпу и видел ужас в ее глазах, то знал, что дело было сделано безупречно.