Аптекарь

Действительно, с весны у Шубникова не случалось лирических приключений. И действительно, выглядел теперь Шубников плейбоем, денди и художником, к нему, как непременно после творческих терзаний и отборов написал бы Игорь Борисович Каштанов, приковывался женский взор. Но без толку приковывался. Шубников весь был в делах, в познании человечества и себя, во вселенской сосредоточенности. Но вдруг Бурлакин был прав? Стремление сжечь себя ради Останкина вовсе не отвергало женщину как подругу или сподвижницу. Почему не быть при нем своей Аспазии? «При чем тут Аспазия? – подумал Шубников. – Кто такая Аспазия? Где, при ком она была?» Этого он не помнил, но имя Аспазия – светилось. Отчего же и не Аспазия? Была ли такая Аспазия в Останкине, в Ростокине, в Свиблове, в Медведкове, на Сретенке, во всей Москве? Может, и была, но как ее обнаружить и привлечь? Прежде и при своих очках, посредственном росте, вздорном носе провинциального простака Шубников в отношениях с женщинами был шустр и удачлив. Но какие ему выпадали женщины? С кем находил он утехи? С той же Юноной Кирпичеевой, с той же медсестрой районной поликлиники Анечкой Бороздиной, увлекшейся затем закройщиком Цурюковым! Об этих Юнонах и Анечках стыдно было вспоминать. Они ни в какие, даже и в самые незрелые, эпохи не годились в Аспазии. Хотя и были по-своему милы… Отчего теперь волновала Шубникова мысль о женщине, заинтересованной в уроках Высшего Света с погружением? Может, в ее приходе случилась подсказка судьбы? Однако, если эта женщина когда-то посещала аптеку на Цандера, она могла знать и Михаила Никифоровича… «Ну и что? Ну и что? – сказал себе Шубников. – Ну пусть и знала!» Впрочем, что думать именно о ней! Ведь он мог сейчас призвать и осчастливить и самую редкую женщину. Мог – сам и без помощи Любови Николаевны… Какая уж в этом деле помощь Любови Николаевны!..

Но ведь Любовь Николаевна была и красивая женщина! Михаил Никифорович вызывал неприязнь Шубникова еще и потому, что у них с Любовью Николаевной что-то произошло, Михаил Никифорович был ей небезразличен; хорош, нехорош – не важно, но не безразличен. Это Шубникова огорчало. Зависть ли, ревность ли окрашивали огорчение Шубникова. И особое отношение Любови Николаевны к аптекарю мешало ему. Но отчего он, Шубников, не мог оказаться любезен Любови Николаевне? Стоило ли искать Аспазию в Свиблове или Медведкове, не следовало ли предпринять попытку увлечь Любовь Николаевну? Или хотя бы остудить ее чувства к Михаилу Никифоровичу? Может, и вытеснить его из фаворитов?..

Тут Шубников чуть ли не рассмеялся иронически. Это Михаил-то Никифорович – фаворит! Хороши, стало быть, нынче в Останкине фавориты! Если такие, как Михаил Никифорович, попали «в случай», то почему бы не стать фаворитом ему, Шубникову? Теперь он более других в Останкине был достоин этого.

На стене, на экране, возникла физиономия Ольгерда Денисовича Голушкина. Шубников включил звук.

– Явилась старуха, – сказал Голушкин, – с ковровой дорожкой и двумя безрукавками козлиного меха. Потребовала принять на сохранение. Ей объяснили: здесь не ломбард. Она скандалит.

– Скандалит… – на секунду озаботился Шубников, но сразу же опять и воодушевился: – Старуха – молодец! Почему и не ломбард? Примите ковер, безрукавки и выплатите! Заведем и ломбард! Сдавать станут не одни лишь ковры и козьи меха, натуры закладывать будут! А мы их улучшим!

– Я вас понял, – сказал Голушкин. – Я и сам так рассудил. Получены сведения о женщине, заказавшей уроки Высшего Света с погружением. Тамара Семеновна Каретникова, учительница географии, муж ее – районный архитектор, когда-то проживала в Останкине, прежний муж и теперь прописан здесь, кстати, он перед нами провинился, разрезав узел упаковки, и еще не компенсировал порчу, это некий Михаил Никифорович Стрельцов…

– Спасибо, – сухо сказал Шубников.

– Сама же Тамара Семеновна Каретникова…

– Спасибо. Я оценил ваши старания, – сказал Шубников и погасил экран.

Исчезнувший со стены Голушкин, надо полагать, обиделся, но пусть и соображает, капризно подумал Шубников, что расторопность расторопностью, а и следует догадываться о том, какие сведения могут оказаться для него, Шубникова, неприятными. Но почему неприятными? Что скверного в том, что какая-то Тамара Семеновна Каретникова была когда-то супругой какого-то Михаила Никифоровича Стрельцова? Отчего было расстраиваться? От знака, объяснил себе Шубников. От совпадения, в котором явно был знак.

Никаких женщин, сейчас же вышло постановление. Никаких Аспазий! А коли востребует организм, утоление ему дадут Юноны Кирпичеевы и Анечки Бороздины. Но сейчас, в разгаре дел, организм должен был оказаться выше и не востребовать низменного. Любовь Николаевна и впредь обязана была оставаться для него лишь подсобным средством, но не женщиной.