Аравийский рейд

– Спасибо на добром слове, но я решал общие задачи не один.

– Знаю-знаю! И спешу заверить: раненый Станислав будет получать самую здоровую, калорийную и вкусную пищу.

– Это хорошо. И о пленных, пожалуйста, не забывайте.

– О пленных?! – хмурится Литвак. – Во-первых, эти темные личности таки сожрали весь наш рис. А во-вторых, как вам нравится «во-первых»?

– Это отвратительно, Марк Наумович, но кормить их все-таки надо.

– Хорошо. Вы меня уговорили.

– Скажите, а для здоровых и свободных у вас найдется, что-нибудь… пожевать?

– Конечно, Глеб Аркадьевич! Конечно! – срывается повар за «кулисы».

Присаживаюсь напротив боцмана. Настала пора просветлить некоторые темные пятнышки, но сделать это нужно деликатно – как ни крути, а на палубу мы прорвались благодаря ему.

С удовольствием откидываюсь на спинку стула и со спокойной доброжелательностью в голосе говорю:

– Насколько я понимаю, вас вывели из подсобки для того…

– Не меня одного, – очнувшись от раздумий, перебивает Шмаль.

– Да-да, я знаю. Еще старпома и двух матросов. Скажите, вас четверых было достаточно, чтобы поднять якоря и запустить машину?

Прихлебывая чай, он пожимает плечами:

– Проще простого. И поднять, и запустить. И отойти от берега.

– Пираты хотели выйти в открытое море?

– А я почем знаю?.. Мож, и хотели отойти от греха подальше, когда вы на берегу заварили кашу.

Из камбуза прибегает Литвак и ставит передо мной тарелочку с тремя беляшами, стакан чаю, сахар.

– Спасибо, Марк Наумович.

Бросаю в стакан сахар, неторопливо размешиваю ложечкой. Двигаю тарелку на середину стола.

– Угощайтесь.

Шмаль мотает бугристой лысой головой, трет ладонью воспаленные глаза. Устало вздыхает:

– Спасибо. Сыт по горло вашей подозрительностью.

– Послушайте, Анатолий Васильевич… – кусаю сочный беляш, – это не подозрительность. Это элементарное желание иметь предельно четкую позицию в отношении каждого члена экипажа. Вот и все. Согласитесь: будет честнее и лучше расставить все точки сейчас, а не ждать, когда это сделают за нас следователи. Помогите мне, если согласны.

Он долго сверлит меня взглядом, потом лезет в карман за сигаретами, закуривает. Дымок тянется к открытому иллюминатору, за которым начинается новый день…

– Чего ж ты хочешь услышать?

– Знаете… – глотаю кусок и запиваю чаем, – до недавнего времени я на девяносто процентов был уверен в том, что главными сообщниками пиратов являетесь вы, Скобцев, Ишкильдин и Сульдин.

Второй раз вижу смеющегося боцмана, поэтому замолкаю.

– Той ночью мы приходили разбираться по факту махрового вредительства. И ты на нашем месте поступил бы так же.

Он прав. Размышляя над причинами ночного визита, я и сам находил смягчающие обстоятельства для той четверки и оправдывал практически все их действия, кроме парочки сомнительных деталей.

– Наверное, так и было. Темпераментные, эмоциональные люди частенько теряют над собой контроль: лезут в драку, хватаются за ножи… Но помнится, кто-то из вас в спокойном рассудке пообещал выбросить меня за борт, а в этом просматривается параллель со смертью Плотника. Не так ли?

При упоминании покойного радиста боцман темнеет лицом, супит брови. И спрашивает осипшим голосом:

– Что тебе про него наговорили?

– Сказали, дескать, радист заболел где-то между Красным морем и Аденским заливом, – дословно передаю версию Рябова. – После захвата судна пиратами ему стало хуже, и команда потребовала поместить больного в отдельную каюту. А потом он попросту исчез. Поговаривают – выбросили за борт.

– Брехня! – рубит воздух Шмаль. – Слег он от какой-то болячки за день до нападения пиратов – это точно. Обязанности радиста, действительно, перешли к капитану. А на стоянке в бухте началась чехарда…

Настораживаюсь:

– Какая чехарда?

– Какая… Уводят, положим, тебя на работу – палубу драить иль отремонтировать освещение… А к вечеру возвращают в другую подсобку, к другим людям. И так каждый день.

– То есть… как бы нет вразумительной картины – кто и где сидит.

– Во-во. И сидит ли вообще. На третий день в голове каша и вообще перестаешь соображать…

– Постойте-постойте, я слышал, что и в этот раз вас постоянно тасовали.

– Точно – тасовали. Из-за этого было не понять, кто есть кто, покуда я этого гада на лодке не увидал под прожектором. Как увидал, так обо всем и догадался…

– Вы о Кравце?

– О нем, будь он неладен! На берегу-то вовсю пылало, когда нас вывели из застенков. Ведет меня, значит, их пиратский матросик вдоль правого борта к носовым якорям, а тут лодочка бормочет, лучиком по волне шарит. Смотрю – капитан наш, ну, форменное изваяние под бушпритом бригантины! Тут меня и прошибла догадочка. Подхожу я к щитку управления водяной палубной магистрали, достаю припрятанный там пистолетик и…

– Дальнейшее мне известно. Стало быть, пока весь экипаж держали взаперти и лишь изредка выводили на работы, господин Кравец с радистом Антиповым имели полную свободу?